Тогда опыта наступательных боев было мало и трудно было судить наперед о пользе какого-либо простого тактического приема, пока его не испробуешь, и не один раз и не в одном месте испробуешь. Но Зайцев слышал от бойцов, читал о боях под Москвой и сам понимал, насколько способней пехотинцу идти вперед против огня, если и своя пушка следует невдалеке и бьет огнем, прорубая дорогу солдату и обороняя его.
Возвращаясь по балке к себе в землянку, Зайцев видел над собой серое сумеречное небо осени, унылая опустевшая природа лежала вокруг него. Неужели отсюда, из этих скудных степей, мы начнем свою победу? Нельзя этого предвидеть. Победа зародилась и под Москвой, а затем неприятель дошел до Волги, до прикаспийских пустынь.
Вечером в соединение полковника Макарчука прибыл артиллерийский полк майора Симоненко. Полк должен поддерживать и сопровождать пехоту Макарчука. Это удивило и обрадовало Зайцева. Он понял, что наверху, в штабе фронта, кто-то думает так же верно, как и он.
Утром наша артиллерия враз открыла огонь — каждая батарея по своей цели. Отдельная группа батарей повела отсечный огонь — по ближним тыловым коммуникациям противника и по его флангам. Этот огонь как бы окаймлял группу противника, назначенную к уничтожению войсками и пушками Макарчука и Симоненко.
После артиллерийской подготовки бойцы Макарчука пошли вперед. Пушки сопровождения и противотанковые орудия Симоненко также двинулись в рядах пехоты.
Зайцев находился в это время на наблюдательном пункте начальника артиллерии дивизии. Сейчас он жил тою жизнью, какой любил жить, — когда ему не нужно было ни курить, ни пить, ни есть, и если бы ему причинили внезапную боль, он бы не ощутил ее. Бой, который он наблюдал, живым содрогающимся чувством проходил через его сердце и сознание, и это единственное чувство вытеснило из него прочь все обычные желания, страсти и помышления. Бой, словно взрыв, открыл для него замкнутый дотоле, молчаливый мир, и теперь все, что есть на свете, знакомое и неизвестное, быстрым потоком проходило через него, заставляя переживать во мгновение то, чего он, живи в других условиях, не пережил бы за целый век.
Чувством и воображением Зайцев весь был в том деле, которое происходило пред его взором; он сейчас не помнил самого себя и не имел никакого личного, отдельного интереса, кроме общего интереса — решения боя победой. Он сам называл такое свое состояние полной жизнью, понимая под этим яростное счастье, которое он чувствовал в бою, и точное, быстрое, как бы веселое соображение о всех предметах обстановки боя.
Четыре огневые точки упорно жили в центре и на правом фланге противника. В центре были только два тяжелых пулемета, а на правом фланге действовали два ору- дия довольно большого калибра, судя по шлейфу пламени, исходившему из ствола после выстрела. Зайцев проверил: у него не было данных об этих огневых средствах противника. Либо противник создал их лишь сегодня в ночь, либо наша разведка не сумела обнаружить их признаков на местности.
Полевые пушки и противотанковые орудия били по этим действующим точкам, но они не переставали работать. Наша пехота шла безостановочно, и бойцы по большим кругам обходили эти действующие огневые точки противника, чтобы двигаться далее вперед. Это было умное решение командиров и солдат атакующих подразделений.
Зайцев нанес на карту на своем планшете точное положение четырех источников огня противника.
— У нас в вашем распоряжении есть дивизион тяжелых орудий! — обратился он к начальнику артиллерии дивизии.
— Я не забыл о нем, — ответил начальник артиллерии. — Вокруг этих точек, может быть, залегли наши пехотные цепи. Так оно, должно быть, и есть. Отсюда в трубу не разглядишь, а через живую связь не скоро узнаешь.
— Можно накрыть точным огнем.
— Точным? Дивизион позавчера только прибыл, в нем новая матчасть, новые люди… Они так накроют!.. Там же близко наши люди…
— Разрешите мне — я рассчитаю им данные… Дивизион от нас в двухстах метрах.
Начальник артиллерии позвонил по телефону командиру дивизиона и затем сказал Зайцеву:
— Действуйте! Я буду следить. Осторожней только!
Зайцев побежал на дивизион. Его мучило сейчас, что орудия в дивизионе новые, расчеты не сработались между собой и с пушками и едва ли молодым артиллеристам известна практическая поправка погрешности на молодость пушечных систем. «Может, одной батареи мне хватит? — решал Зайцев. — Нет, времени нет, бой идет, у меня четыре цели, погрешность будет — не попаду. Нельзя сейчас огня жалеть, сразу бить надо».
В дивизионе было девять пушек.
Командир дивизиона сообщил Зайцеву, что две пулеметные точки противника подавлены огнем артиллерийского сопровождения, но две пушки еще действуют из прочных укрытий.
— Давайте дадим один пристрельный снаряд, учтем погрешность, а потом ударим на поражение! — предложил Зайцев.
Командир дивизиона улыбнулся.
— У нас системы свежие, не постарели еще… Я стрелял из них, каждый раз все разную погрешность дают, трудно вывести в поправку устойчивый коэффициент.
— Так зачем тогда вы здесь?! — вскричал Зайцев. — Раз вы знаете, что у вас за пушки, их надо заранее на тягу поставить и выкатить перед атакой на прямую наводку. Вы чем думаете, артиллерист? Теперь поздно — давайте вашу последнюю поправку… Вот где орудия противника, — он указал по своей карте, — мы дадим залп всеми тремя батареями по одной огневой точке, учтем результат и затем по второй точке — также залпом, всем дивизионом. Понимаете меня? Тогда погрешности отдельных орудий уравновесятся взаимно и хоть один снаряд мы положим в цель.
Так стрелять было невыгодно, но терпеть огонь противника по цепям нашей пехоты было вовсе не допустимо. После четвертого залпа дивизиона обе живые пушки врага умолкли и наблюдатели подтвердили поражение целей. Зайцев почувствовал жажду, точно вся внутренность его выгорела огнем и самое сердце его высохло в мертвый лепесток. Он попросил напиться. Ему принесли ковшик солончаковой воды, дру- гой не было, ее не привезли из дальнего пресного колодца; Зайцев попробовал пить эту воду, но не смог и смочил ею лицо.
— Соленая вода! — сказал командир дивизиона и улыбнулся. — Пить нельзя!
— А что у вас можно? — рассерчал Зайцев. — Пушки у вас с погрешностью, вода с солью.
— Точно! — улыбаясь, согласился артиллерист.
«Вот черт, — подумал Зайцев, — он и умирая улыбнется…» Начальник артиллерии дивизии поблагодарил Зайцева за работу.
— Снарядов многовато порасходовали, ну ладно — отчитаемся, — произнес он в добавление к благодарности. — Как вам понравился командир тяжелого дивизиона?
— Не понравился, — сказал Зайцев. — Дело ваше, но артиллеристом он не будет.
— Пожалуй, что и так. Пусть идет в погрешность.
Поле боя уже было тихим. Начальник артиллерии сказал Зайцеву, что оперативная задача выполнена: взято много трофеев и пленных и занято село Садовое.
— Я нарочно спросил вас о командире дивизиона. Вы правы, он нам не нужен. Такую мне вчера теорию изложил о погрешностях и коэффициентах, что из новых пушек и стрелять нельзя. Пусть идет в пехоту.
— Пехота дело святое, зачем ее портить, — возразил Зайцев. — Там тоже человек должен воевать…
Они умолкли; вдалеке, уже на новых рубежах, звучали редкие винтовочные выстрелы, как последние капли дождя, что падают с листьев деревьев после грозы и ливня.
— Слушай, Зайцев, а ведь мы сегодня били противника, в общем, нормально! В первый раз, а ничего получилось!
Начальник артиллерии устало, но довольно улыбнулся и расправил спину, как рабочий человек, у которого зашлось тело от работы.
— Ничего, — равнодушно сказал Зайцев. — А можно и лучше воевать.
— Можно-то можно, да сразу нельзя. А как, по-твоему, лучше?