Колодец являлся тут учреждением, подобным столовой или трактиру при людной дороге. Наблюдатели противника, конечно, поняли значение колодца, накрыли его огнем и будут накрывать впредь. А стол офицера из тыловой службы по-прежнему стоял на виду, на поверхности земли, словно на полу канцелярии, и бойцы в блиндаже равнодушно пели песни. Ясно было, что, как только к колодцу подойдет из второго дивизиона наше подразделение, противник вновь откроет огонь. Хорошо, так случилось, что очередное подразделение уже проследовало и удалилось от колодца и во время огня здесь было безлюдно.
Зайцев почувствовал злобу от этой глупости и небрежности. Он подозвал к себе офицера-канцеляриста и приказал ему немедленно засыпать колодец, а самому вместе с бойцами убраться отсюда к чертовой матери, куда хочет.
— Есть, сейчас уйдем, товарищ майор, я только рапорт напишу своему командиру, что здесь был огонь и нас перебазировали вон отсюда, — ответил лейтенант.
— А сколько у вас людей?
— Всего четверо, я пятый.
— Хорошо. Убирайтесь все четверо и вы, пятый.
— Есть. Нас не будет, товарищ майор. Мы понимаем — здесь была ошибочная точка.
Лицо у лейтенанта было сейчас довольно и умильно от счастья исполнительности, на нем не было никаких следов чувства от только что пережитого огня; он был даже немного весел, словно постоянно был согласен бессмысленно переживать огонь, сидя в щели возле письменного стола.
«Наверное, хорошо быть таким», — подумал Зайцев и ушел.
Вечером Зайцев работал с Корецким над «проектом огня», как они называли материалы для артиллерийской подготовки предстоящего боя. Материалы артиллерийской разведки не всегда были хороши и достоверны, а некоторые данные были вовсе противоречивы. Например, по первоначальным данным разведки, в пункте 231 стояли две тяжелые батареи противника; две последующие контрольные разведки дали другие сведения, а именно, что там не тяжелые батареи, а легкие полевые и, наконец, — что там ничего нет, то есть пусто. Однако характер местности и удобное для ведения огня положение пункта 231 позволяли надеяться, что там именно должны стоять тяжелые пушки. Но что же там было по правде и что нужно сделать, чтобы пресечь огневую мощь противника в этом месте, когда наши войска пойдут вперед?
Зайцев рассудил, что в пункте 231 стоят как раз тяжелые системы, которые при надобности должны вести с нами контрбатарейную борьбу, но пока что эти орудия обречены на молчание. Однако для текущих повседневных задач обороны противник держал там же еще две батареи легких орудий, потому что по устройству окружающей местности их более негде было поставить. Возможно, что эти легкие батареи противник затем все же переместил, чтобы они не демаскировали тяжелые системы, и поэтому последняя контрольная разведка не обнаружила там и легких пушек: их действительно там уже не было.
Все это было логически правильно, но именно потому и являлось сомнительным. Истина могла быть неожиданней и проще.
Зайцев и Корецкий ничего не могли придумать и решили эту частную задачу артподготовки за счет «тылового Ивана», то есть за счет установки на всякий случай своей тяжелой батареи для подавления пункта 231, пользуясь тем, что великий «тыловой Иван», русский рабочий класс, работает, стволов и снарядов достаточно и пушки можно ставить густо. Но это решение не нравилось Зайцеву, потому что в нем не было никакого его личного офицерского мастерства и он воспользовался лишь тяжелым трудом народа.
Пришедший навестить Зайцева капитан Кравченко, помощник начальника штаба артиллерии дивизии, также был озадачен тайной пункта 231.
— А вы пробовали вскрыть его по кровле? — спросил Зайцев.
— Пробовал три раза, — ответил Кравченко. — Одна черная земля летит, а камня и бетона незаметно было…
Кравченко нравился Зайцеву своей быстрой смышленостью, темными внимательными глазами и веселым уверенным расположением духа.
— А вот здесь ничего получилось, дело было с результатом, — сказал Кравченко. — Вот здесь у нас пресный колодец, противник его заметил и обнаружил себя огнем, но вы вмешались быстрее меня, товарищ майор, я не успел, — Кравченко засмеялся, — хотя все равно вышло хорошо… Но я хочу теперь вечером и ночью нарочно подсветить район колодца кострами: пусть противник думает, что мы все еще пользуемся колодцем, и ведет туда огонь, а мы будем наблюдать.
— Это расчетливо, — произнес Зайцев, — но неверно. Ведь мы уже подавили цель, стрелявшую по колодцу. Вы представьте, что у врага может быть такой же ход мысли, параллельно вашему. Что тогда получится?
Кравченко задумался.
— Трудно воевать, — сказал он, размышляя.
— Да, — согласился Зайцев, — но что же делать! В том и есть наша солдатская жизнь. От большого труда и чести больше.
И Зайцев опять склонился над оперативной картой, продолжая начертание переднего края обороны противника и рисуя расположение узлов его огневой мощи. Зайцев хотел дать в руки командующего артиллерией достоверное изображение врага, чтобы возможно было составить правильный проект артиллерийского огня. Зайцев хотел добиться, чтобы огонь велся не вообще по земле, где есть противник, а по конкретным целям, чтобы каждый наш снаряд имел свой точный адрес и калибром своим и действием соответствовал тому, что нужно разрушить или поразить.
Бой предстоял большой. Общей задачей боя являлось решительное поражение противника на участке армии, с тем чтобы противник начал отходить на запад и чтобы ослабить удары врага по Сталинграду.
В ночь перед боем Зайцев выехал из штаба армии на батареи. Он должен был видеть исполнение боевой задачи и руководить доразведкой противника в бою, чтобы подготовить материал для будущих сражений.
Кроме того, Зайцев любил быть с народом, с артиллеристами и разведчиками, это помогало ему лучше исполнять свои обязанности. Перед боем же только и должно жить каждому офицеру среди своих людей, чтобы приготовиться самому и приготовить бойцов к бою, ради которого существует офицер и солдат, ради чего народ долго поит, кормит, снаряжает и воспитывает солдата. Слава и гибель равно должны быть братским делом.
Ночь была не темной, а сумрачной, — видимо, за серым покровом осенних туч светила луна. Зайцев шел по лощине, где расположился только что прибывший стрелковый батальон.
Красноармейцы, устроившись на укромной земле, хозяйничали в своих вещевых мешках, наводя там порядок. Мешок для бойца служит как бы домом и двором его: там хранятся все драгоценности солдата — письма от родных, пучок волос с головы дочери-ребенка, завернутый в бумажку, там же лежит запасная портянка, иголка, нитки, пустая жестянка — на то, если придется положить в нее что-нибудь, и прочее добро для всякой житейской и полевой надобности.
«Наши люди, — с теплым сердцем подумал Зайцев, — русские солдаты».
Зайцев зашел в шалаш из высохших лиственных ветвей, где жил командир отдельного взвода артразведки лейтенант Лебеда. Лейтенанта не оказалось в его жилище. Зайцев в ожидании сел на пустой ящик, закурил и задумался. Группа разведчиков возвратилась из дивизиона и расположилась возле шалаша лейтенанта. Зайцев всех их знал, и теперь, слушая голоса, вспоминал их лица и фамилии. О чем говорят солдаты меж собой?
Сначала беседа шла по поводу одежды, еды, приварка, табака и прочей текущей нужды. Солдат любит заботиться о своей утробе, и в этой его заботе был не низменный, но существенный смысл, потому что лишь исправный здоровый боец способен действовать на войне, стерпеть ее тягость и не погибнуть по случайности болезни или по слабости. Солдаты, даже те, кто был небрежен и неряшлив в мирной домашней жизни, на фронте тщательно заботились о своем питании, о чистоте тела, о прочности одежды, о сне с запасом, когда можно было спать.