Зайцев ясно видел ход боя, но он сейчас более всего хотел увидеть и понять невидимое: он хотел увидеть или понять, когда наступит перелом сражения в нашу пользу. Он искал признака этого перелома и не видел его, но он уже понимал, что если этот перелом не наступит в ближайшее время, то наша атака захлебнется, пехота, залегшая под огнем противника, изойдет кровью и великая задача прорыва фронта врага не будет решена. Зайцев знал, что параллельно видимому бою и одновременно с ним происходит невидимое соревнование духа двух борющихся противников. И обычно бывает, что сторона, ослабевающая в этом соревновании, дает дрожание, являет признак гибели еще прежде окончания сражения. Дело военачальника уловить вовремя этот признак и использовать его для ускорения поражения противника.
Но не было еще этого духовного содрогания противника, и ни в чем не являлся признак его поражения. Мощь нашей артиллерии не использовалась целиком пехотой, время уходило…
Зайцев посмотрел через стереотрубу Ознобкина на осеннее поле: оно было в огнях стрельбы, в дымной наволочи, медленно уносимой ветром. Зайцев сосчитал, что противник сейчас сопротивляется нашей пехоте лишь огнем легких полевых пушек и легких пулеметов, следовательно, его тяжелые огневые средства и постоянные огневые точки подавлены, сокрушены в прах. Зайцев почувствовал удовлетворение: значит, его служба разведки работала довольно точно.
В бою сейчас недоставало какого-то малого дела, но решающего. Без этого дела и та главная работа, что уже была сделана артиллерией, не приводила оперативную задачу к решению. Зайцев судил, конечно, только об одном небольшом участке боя, который он непосредственно наблюдал.
— Что говорит начальник артиллерии об обстановке? — спросил Зайцев у капитана Ознобкина.
— А что он говорит?.. Он ругается, он пехоту на нашем участке ругает. Везде, говорит, на других участках пехота хорошо пошла после огня, а у нас плохо.
Ознобкин позвонил в дивизию.
— Что вы думаете делать? — спросил Зайцев у капитана, когда тот окончил разговор по телефону.
— А что нам делать? Это не наше дело!
— Наше дело! — резко возразил Зайцев. — Артиллерия служит пехоте, а не самой себе.
— А что можно сделать, когда пехота желает, чтоб на поле ни одного огонька навстречу ей не осталось, чтоб ей можно гулять было, как в парке культуры и отдыха, тогда она подымется и пойдет… Разбаловались люди в обороне!
— Вон как вы рассуждаете… Ну нет! — не согласился Зайцев. — Ты видишь, что люди не справляются, тогда бери их заботу на себя!
— А у меня своя есть! — удивился Ознобкин.
— Да кто вы здесь — офицер или чиновник! — крикнул Зайцев.
Он позвонил в штаб артиллерии дивизии и попросил обратить внимание на плохую работу орудий сопровождения пехоты на своем участке. Ему ответили, что там ранен командир батареи и есть потери в расчетах. Тогда Зайцев заявил, что он пошлет на батарею сопровождения своего помощника, лейтенанта Лебеду, или сам станет командовать батареей на время операции. Начальник артиллерии согласился:
— Соскучился, что ль, без пушки жить?.. Я знаю, ты артиллерист головастый! Ну что ж, ступай, раз сам хочешь. Лебеду я твоего не знаю, ты сам иди. Только расчеты пополнить сейчас не могу, обойдись с теми людьми, кто там остался.
— Я своих людей возьму, — сказал Зайцев.
Он взял с собой Салтанова и Пожидаева и позвонил Лебеде, сказав ему, что пойдет на разведку вперед и пусть вслед ему Лебеда пошлет шестерых своих людей, из тех, что раньше служили на батареях в расчетах.
Зайцев поспешил вперед, и Пожидаев и Салтанов побежали за ним по тревожному холодному полю на огневой рубеж.
На батарее остались три годных орудия, четвертое было повреждено, а из расчетов выбыло по ранению пять человек.
Назначив на усиление расчетов Салтанова, Пожидаева и прибывших вслед людей из взвода Лебеды, Зайцев приказал катить вручную орудия вперед. Огонь противника был жесток и плотен, а источники его менялись на местности. Наша пехота, отрыв ячейки, таилась в них. Ее беспокоил более всего огонь пулеметов противника, которые часто перемещались, чтобы затруднить пристрелку по ним, а взамен уничтоженных нашим огнем пулеметы возобновлялись из резерва.
Зайцев с командиром взвода управления засекал действующие пулеметные точки и, останавливая пушки, давал огонь залпом, затем опять приказывал двигать орудия вперед — мимо внимательных глаз своей залегшей пехоты. При этом Зайцев велел двигаться каждому орудию по неправильной линии, не считаясь с удобством и легкостью пути, с тем чтобы враг не мог уловить следующего хода пушек и пристреляться по ним из артиллерии; в исполнении этой хитрости движения Зайцев полагался на разум и находчивость командиров орудий.
Всего Зайцев приказал дать с ходу четыре залпа по пулеметам противника, которые секли очередями землю, где залегла наша пехота, и два пулемета были накрыты. Затем командир взвода управления батареи младший лейтенант Лукашин доложил Зайцеву, что далее, стало быть, двигаться нельзя и следует остановиться на позиции: дальше нашей пехоты нет и начинается пустая земля, за которой находится противник.
Зайцев посмотрел в спокойное разумное лицо Лукашина и пришел в ожесточение.
— Приказываю по-прежнему двигаться вперед — на ручной тяге!
— Впереди пехоты — с пушками, товарищ майор?
— Точно. Впереди пехоты пушками пойдем.
— Есть.
— Стрелять каждому орудию по одному, слева направо — по пулемету на высотке водораздела у голого куста. Вы видите?
— Ясно вижу! — подтвердил Лукашин.
— Гранатой. По пулемету. По одному снаряду. Наводить по горизонту водораздела. Огонь!
Пушки сработали одна за другой.
— Вперед! Быстрее двигаться! — приказывал Зайцев.
И пушки на руках расчетов пошли далее вперед по пустой земле. Пулеметные очереди врага струями били в щиты орудий: тогда люди, тянущие и толкающие шершавыми терпеливыми руками спицы колес, залегали на мгновение к земле, покорные быстрому верному инстинкту жизни, и, вставши, опять напрягались в работе.
Во время движения Лукашин, подбежав к Зайцеву, доложил, что наводчик Серги- енко ранен в голову, а младший сержант Пожидаев убит сразу замертво.
— Заплачет теперь Клавдия Захаровна Пустовалова, колхоз «Рассвет», Завидовского сельсовета, — вслух подумал Зайцев.
— Я не понял, товарищ майор, — сказал Лукашин.
— Ничего, товарищ Лукашин… Это кто?
Лукашин поглядел направо и налево. Мимо орудий Зайцева, уже опередив их, бежала вперед наша пехота с автоматами и винтовками. В возбуждении они кричали что-то и слушали голоса друг друга, подкрепляя этим самих себя.
— Наша пехота поднялась! — сказал Лукашин и в волнении снял шапку. — Это мы их подняли, что пушками вперед пошли, товарищ майор. Они все видели, и их совесть подняла.
— Не знаю, — произнес Зайцев, скрывая свою радость. — Наши бойцы и сами могут ходить, приучить надо было.
— С пушками всегда лучше.
— Стать пока на месте! — скомандовал Зайцев. — Рассчитать цели на поражение прямой наводкой!.. Вызвать ездовых с лошадьми!
Зайцев загляделся вперед — на цепи нашей пехоты, атакующие водораздел, идущие с огнем и штыком. Переднее, штурмовое подразделение уже миновало водораздел и ушло по ту сторону высотки. Зайцев проследил взором путь одного бойца. Большого роста красноармеец бежал неторопливо вперед, иногда он припадал на колено и стрелял из винтовки, изредка с размаху бросался к земле и, без спешки поднявшись, опять мчался вперед, не суетясь, осторожно избирая себе дорогу, держа оружие в спокойных руках. Действуя в бою как на работе, не содрогаясь и не спеша, красноармеец, однако, уходил вперед, на северо-запад, сноровисто и скоро, и легко несла его мощная телесная и душевная сила. Зайцев подумал, что этот большой солдат далеко пойдет, он дойдет до самого конца войны и назад домой вернется после победы.