— Ты что меня коленями жмешь? Топчется без передыху, скоро совсем завалится. Нажрался, так дома сиди. Топотун!
И так она это сказала, с такой ненавистью, вроде даже просвистела, что Колька толком и не понял. Он сморщился, пригнулся и спросил по-дурацки:
— Чего?
— Ничего! — сказала баба, злобно глядя на него. — Стоять прямо надо, вот чего!
Колька понял теперь. Все в нем поднялось обидой, злобой. Но не умел он так ловко, как иные ребята, отшить ее вроде: «На такси езди, если не нравится». Или насчет возраста немолодого ее укусить. Не умел. И он стал подыскивать такое обидное слово. Но автобус тут притормозил, потом рванул на обгоне, и Заваленова опять качнуло и наклонило над теткой. Тогда она кулаком отпихнула его аж даже с удовольствием, отвернулась и ничего не сказала. И так она губы поджала, такая была ярость в ней, такая правота, что он захлебнулся словами и, охрипнув, спросил:
— Ты за что меня кулаком? За что?
— Соплями сперва умойся, чем мне «ты» говорить, понял? — сказала она и, твердо глянув на него, стала собирать сумки. Потом двинулась сквозь плотный людской строй к переднему выходу.
А Заваленов стоял как ушибленный, и в голове у него все вертелись слова обиды и объяснения. И что сумка у него тяжелая, и что зажат был. И вспомнил он, что она не мерзла на остановке, а сидела в теплом автобусе, когда толпа внесла его; свою аккуратность с сумкой вспомнил, и все это в мгновенье ока пронеслось, и все душило его.
Тут скачущие его мысли вдруг успокоились. Он стал вталкиваться в толпу, не теряя из виду ее платка, потому что разглядеть ее не успел: сначала из-за дремоты, потом кровь бросилась в глаза.
Он думал так: уделаю. Район новый, домов много, свету мало, только из окон. Здесь, на остановке, даже не подойду, думал, а до дому провожу. Буду идти сзади, и все. Пугну, чтоб помнила, зараза.
А та вылезла из машины, и что-то, видать, ее кольнуло, потому что она оглянулась и увидела, как Колька выдирал сумку из толпы, выбирался за ней на остановку. Она пошла скорым шагом, обгоняя тех, кто успел уйти вперед, но и не отрываясь от них. А Заваленов шел позади, и это положение преследователя ему даже понравилось. Он, правда, чуть поостыл и побаивался, что она станет сейчас шуметь, сзывать людей, но она, видно, не решилась на это и быстро шла вперед. Остальные не знали ничего, не догадывались и шли, отворачиваясь от ветра, поспешая попасть домой. Через минуту этой молчаливой ходьбы большая часть шедших от автобуса отворотила вправо, а малая пошла влево по пустырю, по узкой асфальтовой дорожке. И она пошла туда же. Она не оборачивалась, но Заваленов чувствовал, что она спиной слышит его сзади и боится. Обязательно боится! В этом и заключалась его мысль и его торжество.
Скоро дошли до дальних домов. Здесь, где кончались фонари, стали расходиться по доскам, и как-то незаметно рассосались все, кроме той обидчицы и молоденькой девчушки. Девушка шла мелкими быстрыми шагами и обгоняла женщину. И когда она обгоняла ее — Колька видел это, — та взглянула на девушку так, словно хотела остановить ее, попросить на помощь, но потом обмякла, — видно, поняла, что только напугает. Был бы кто постарше или мужик, она бы Кольку шуганула. А тут, видать, не решилась и от своей этой нерешительности испугалась еще больше. Заваленов понял, что она больше не оглянется, не сможет. Вся она как-то сжалась, а когда попали в полосу света, Заваленов увидел, что платок сбился у нее, но она не поправляет его, потому что руки заняты, а остановиться нельзя. Девчонка вбежала в парадное, они остались одни.
Ему вдруг расхотелось доводить дело до конца. От остановки они отошли уже очень далеко, он достаточно попугал ее, и было что завтра рассказать ребятам, но потом он вспомнил, как она сказала: «Соплями умойся!» — и прибавил шагу.
Теперь расстояние между ними сокращалось, она услышала это и почти побежала. Он гнал ее вперед, загонял, и деваться ей было некуда. Они были совсем одни в узком проходе между последним домом и лесом. Ветер, летящий над деревьями, здесь ударялся в дом и подталкивал ее в спину.
Она вскочила в подъезд.
Колька потоптался у крыльца, но решил все же войти. Хлопнуть дверью, подняться на первую ступеньку, потом уйти. А то можно и нарваться. Вдруг у нее муж там, или сын, или сосед. Всякое бывает.
Он открыл дверь, другую, пошел к ступенькам. Двери одна за другой со скрипом закрылись, бабахнули, Колька сделал шаг, прислушался. Было тихо, темно. Он встревожился, поднялся на площадку. Свет здесь, как водится, не горел. Слабо в щель пролета светила лампа четвертого этажа. Заваленов стал поворачиваться, чтобы уйти, и тут — а! — увидел ее глаза! И чуть не закричал.