Усвоив то, что казалось им правилами игры, родители вынуждали Сережу принять их в игру. Иногда они осторожно сдвигали в сторону его игрушки и погружались в воспоминания о собственном детстве. Сережа охотно верил, что, когда его не было на свете, его родители были детьми, но он никак не брал в толк, что интересного в них без него и почему им так нравится вспоминать об этом скучном и сомнительном периоде их жизни.
Когда Сережа, раздосадованный и испуганный их непонятным поведением, хмурился и готов был заплакать, родители поспешно переходили от приготовлений к самому разговору. Сережу убеждали, что папа и мама его очень любят, иначе бы они не тратили на него столько времени. Он же вместо благодарности доставляет им одни огорчения. Чувствуя, что разговор входит в обычное русло, Сережа успокаивался. Он считал, что для выслушивания родительских наставлений достаточно верхней части туловища, и пытался ногой дотянуться до брошенных кубиков и хотя бы пошевелить их. Заметив это, родители называли его сухим и черствым сыном, и кубик летел в сторону. «Мне такой неслух не нужен!» — говорила мать, отворачиваясь от него. Сережа готов был отречься от несчастного кубика и теребил мать за руку, подстерегая ее улыбку, чтобы и самому улыбнуться ей в ответ. Она безучастно смотрела вдаль. Тогда он нарочно буянил и кривлялся, прекрасно понимая, что стоит ей рассердиться на его условное кривлянье, и это будет равносильно примирению с ним.
Из серьезного разговора ничего не получилось, и, не найдя повода для новых запретов, взрослые лишь строго-настрого приказали ему гулять под окнами и никуда не отлучаться. Теперь он реже встречал во дворе Наташу: ее приняли в школу. Ее самыми близкими подругами стали одноклассницы — неопрятная Варя Пальцева, которая хвасталась тем, что ей выводили бородавки, и гуляла по двору в школьной форме, никогда не переодеваясь в домашнее платье, незаметная и тихая Ира и толстая Нина Доброва, учившаяся игре на пианино. Кроме того, толстая Нина прихрюкивала и важно именовала это дефектом речи.
Мальчики во дворе старательно завоевывали расположение Наташи и ее подруг, и Сережа завидовал, если им удавалось рассмешить девочек. Но когда их внимание останавливалось на нем и от него ждали смешной и нелепой выходки, он вовсе не радовался, чувствуя, что там, где мальчишки отделывались ужимками и гримасами, от него потребуется серьезная жертва. Оправдывая внимание Наташи, другие дурачились и кривлялись, а Сережа почему-то считал нужным сделать себе больно, неловко падал, выкручивая палец, или до крови царапал себя гвоздем. Он не рассчитывал на жалость или сочувствие Наташи, а словно выполнял странную обязанность по отношению к ней: он должен был это сделать, хотя и сам не знал почему…
В один из тех дней, когда установившаяся было весенняя погода портилась и выпадал снег, необыкновенно свежий и липкий, всем двором решили играть в снежки. Наташа с подругами условились с мальчишками в лицо не метиться и разбились на две команды. В команде Наташи не хватало одного человека, и тут Сережа услышал: «Эй, давай за нас!» Он не знал, что ответить, но Наташа подбежала к нему: «Послушай, мальчик…» — и не дожидаясь Сережиного согласия, за руку потащила его к играющим.
Все лепили снежки, и Наташа, потратившая время на Сережу, принялась наверстывать упущенное. Сережа подбрасывал готовые снежки в ее горку, а когда сражение началось, они брали снежки из общего запаса. Наташа почти не бросала снежков, ревниво следя за Сережей: ей казалось, что он тратит их зря. В конце концов она не выдержала:
— Теперь моя очередь!
Сережа уступил ей боевую позицию, но его заподозрили в дезертирстве и стали грозить кулаком. Он попытался объяснить, в чем дело, но свои же бросили в него снежком, просвистевшим у самого уха. Сережа обернулся к Наташе за поддержкой и сочувствием, но она над чем-то беззвучно смеялась. Он снова вступил в игру. Теперь Наташина горка была отделена от него снежным заборчиком, и он стал складывать собственную, которая все время разваливалась, убеждая Наташу, что, разделившись с новеньким, она поступила правильно и не прогадала. Однако ее снежки вскоре кончились, его же оставались нетронутыми. Она безразлично попросила один снежок, и он с радостью предложил ей взять все, и она пожалела, что ее безразличие теперь не давало ей на это права.