— Собираюсь.
— И зачем вам это нужно?
— У меня на роду написано совершать экстравагантные поступки.
— О, да у вас еще осталось чувство юмора, — сказал полицейский, сдвинул фуражку на затылок и присел на подоконник. — Мне это нравится. Хотите сигарету?
— Нет, — ответил Эдамс.
Полицейский закурил, глубоко затянулся и выдохнул дым навстречу солнечным лучам.
— А неплохой сегодня денек, вы не находите?
— Чудесный, чтобы умереть, — проговорил Эдамс, глядя на него.
— Экий вы мрачный. Семья-то есть?
— Нет. А у вас?
— Жена.
— А у меня никого.
— Это плохо.
— Да, — согласился Эдамс. «Как давно это было — когда у меня была семья, — подумал он. — В сущности, еще вчера».
Вчера утром он вышел из дома и отправился на работу, Карен, стоя в дверях, пожелала ему счастливого пути, но вопреки обыкновению его не поцеловала; теперь их супружество обходилось без поцелуев, хотя она и продолжала оставаться его женой и он до сих пор любил ее и никогда не соглашался на развод, несмотря на ее заверения, что она в конце концов его оставит. А потом, в шесть часов вечера, он пришел домой и обнаружил, что у него уже нет ни жены, ни любви, ничего — только пустой пузырек из-под снотворного, записка и безмолвная квартира… Да еще тело Карен, лежащее на диване.
Записку она положила на его подушку. В ней было все аккуратно и обстоятельно расписано. Стив сказал, что не сможет уехать с ней. Стив обманул ее. (Вот так открыто, прямо, бесцеремонно она могла позволить себе упомянуть Стива, чтобы он знал, как знал уже несколько месяцев. Однажды он даже увидел их вместе в одном из баров. Со своей стороны, она не делала из этого никакого секрета, прямо сказала, что их браку настал конец.)
Вечером он ушел из дома, долго, далеко за полночь, бродил по улицам, потом вернулся и лег спать. Сегодня утром проснулся, сразу же понял, что принял решение, приехал в эту часть города, зашел в отель и попросил дать номер поближе к крыше: он знал, что то, чему суждено свершиться, произойдет естественно, как нечто само собой разумеющееся.
Улица казалась черной от заполнивших ее болезненно-любопытных, судорожно вздыхающих, глазеющих людей. Полиция оттеснила толпу подальше от здания, оставляя свободное пространство на тот случай, если он все же вздумает прыгнуть. Он видел пожарных, развернувших похожий на черный блин брезент, в центре которого был нарисован красный круг, и понимал, что никакие ухищрения не спасут человека, летящего с высоты двадцать шестого этажа. И изнутри здания ни один из этих потенциальных спасателей тоже не сможет дотянуться до него. Пожарные лестницы на такую высоту не поднимались. Широкий карниз, проходивший как раз у него над головой, исключал любую возможность дотянуться до него с крыши.
— Все это бесполезно и бессмысленно, — сказал человек, голова которого высунулась из окна.
— Это по-вашему, — парировал Эдамс.
— Послушайте, я врач. Я смогу вам помочь.
— Ну да, в дурдоме.
— Никакого дурдома, мистер Эдамс. Обещаю вам.
— Слишком поздно.
— Слишком поздно будет, если прыгнете. А сейчас время пока есть.
— Знаете что, доктор, лучше бы вам пойти и помочь тому, кто действительно в вас нуждается. Мне лично вы не нужны.
Доктор исчез. Эдамс критическим взглядом окинул скопившуюся внизу толпу. Он уже испытывал странное, неведомое доселе ощущение отрешенности, словно близость смерти образовала между ним и всеми остальными людьми бездонную пропасть. Сейчас он был совсем другим — отстраненным и одиноким. А эти люди, там, внизу, все стоят и ждут. «Впрочем, — подумал он, — кое-чего они действительно дождутся. И те, что собрались сейчас в номере». — Он слышал их возбужденные голоса: они прикидывали и просчитывали варианты, споря о том, как бы соблазнить его покинуть карниз, отчаянно названивали по телефону и приглашали экспертов, специализировавшихся именно по таким способам самоубийства.
Он огляделся. Из окна на него смотрел тот же священник — круглолицый, озабоченный, скорее всего действительно искренний.
— Можем ли мы что-то сделать для вас?
— Нет.
— Вы и сейчас не хотите зайти внутрь?
— Вы зря тратите время, святой отец.
— Свое время я трачу не зря.
— Нет, тратите. Внутрь я не пойду.
— Вы хотите, чтобы вас оставили одного и дали возможность все обдумать?
— Делайте что хотите.
Голова священника исчезла. Он снова остался один. Теперь уже с некоторым изумлением во взоре он оглядывал толпу. Высота его больше уже не смущала как тогда, в первый момент, когда он только ступил на карниз. Он почувствовал, что стал даже ближе к парящим вокруг него домам.