В понедельник он отправился в город за покупками.
— Триса, — сказал он глазастой, сонного вида деревенской девчонке, убиравшейся в кухне, — до моего возвращения не уходи. Если хозяйка станет отсылать тебя домой, выдумай что хочешь, но останься. Когда вернусь, заплачу тебе вдвое больше обычного.
В городе он отыскал местное Историческое общество — замшелого вида комнату, в которой сидела уже немолодая, приятного вида женщина, хранившая хронологические записи событий, которые происходили в этих местах еще с дореволюционных времен.
Отнюдь не избалованная частыми визитами посетителей, она со счастливым видом засуетилась и наконец нашла фрагмент биографии, вырезанный, очевидно, из какой-то старинной летописи и наклеенный на пожелтевшую от времени страницу ветхого альбома.
— Мистер Родерик Джемьесон, — произнесла она. — Мне все время казалось, что когда-то я слышала это имя. Родом он был отсюда. Знатный дуэлянт, как написано здесь, погиб в бою под Йорктауном. Награжден орденами.
Итак, Родерик Джемьесон оказался вполне реальной личностью. Но каким образом Дженин узнала, что он похоронен за домом — ведь мох на надгробной плите оказался совершенно не тронут. И в Историческом обществе она тоже не могла побывать, поскольку никогда в одиночку в город не выбиралась.
Оставалась единственная возможность, как подумал Лоренс: она копалась в скопившихся на чердаке старинных книгах и бумагах и там наткнулась на какие-то записи, имеющие отношение к Родерику Джемьесону. Сам он ничего подобного не находил, хотя, надо признать, в последний раз заглядывал на чердак много лет назад. Кроме того, его никогда особо не интересовали старые заплесневелые газеты и письма, которые скапливались там на протяжении не менее двух столетий.
Однако он все же оставил мысль провести ревизию чердачных помещений, не подозревая, что попросту боится не обнаружить там записей, касающихся Джемьесона.
— Знаешь, дорогой, — сказала как-то днем Дженин, покачиваясь в гамаке, — Родерик начинает страшно ревновать к тебе.
Лоренс протянул ей стакан с лимонадом, сдобренным листочком сорванной с грядки мяты.
— Гм-м, — хмыкнул он. — Сегодня получил письмо от своего коммерческого агента. Пишет, что ему очень понравилась моя новая книга, но ему хотелось бы немного поработать над ней.
— Какая досада.
— Иными словами, нам придется задержаться здесь.
— Ну и что? Я и не хотела отсюда никуда уезжать.
— Не хотела? — натянуто спросил он.
— Нет. Как все-таки чудесно, когда у тебя масса свободного времени. И я еще нигде не проводила его с таким удовольствием, как здесь. Мне кажется, что я могла бы навеки поселиться в этом месте.
— Праздная мечтательница, — проговорил он с улыбкой, но чувствуя в душе заметное облегчение.
Она взглянула на него с выражением таинственной скорби на лице.
— Да, я уже перестала с этим бороться. И вообще я праздная и совершенно бесполезная, никчемная женщина.
— Дженин, ничего подобного я не говорил!
— Нет, это так! — Она ухватилась за веревку и принялась раскачивать гамак. У нее были сильные, костистые пальцы с длинными ногтями, поблескивавшими ярким лаком. Как и всегда, выглядела она безупречно — сказывался результат проводимых за маленьким туалетным столиком в спальне долгих часов тщательного туалета. Эту деталь меблировки он соорудил специально для нее.
— Это ты должен был сказать мне еще несколько лет назад, — проговорила она с легким оттенком упрека в голосе. — Родерик утверждает, что женщина вообще не обязана приносить какую-то практическую пользу. По крайней мере такая женщина, как я. Он говорит, что главное предназначение женщины — служить украшением, неким декоративным убранством.
— Это он так сказал? — Лоренса отнюдь не позабавила подобная новость. — И что еще говорит твой Родерик? — Ему хотелось понять сущность той новой роли, которую сейчас играла жена.
— О, постоянно рассказывает что-нибудь о себе самом — я тебе уже говорила. О своих дуэлях и любовных похождениях. Я как-то даже высказала ему упрек, дескать, все эти амурные забавы нужны ему лишь для того, чтобы удовлетворять собственную прихоть и находить предлог, чтобы разделаться с мужьями своих любовниц. Этого он отрицать не стал.
— А на чем он дрался — на саблях или пистолетах? — спросил Лоренс, украдкой всматриваясь в ее лицо.
Она заколебалась.
— Об этом он выражался весьма туманно и точно никогда не называл вид оружия. А однажды, когда я вскользь заметила ему, что во всей истории с «дуэлями» он, похоже, не всегда вел себя по-джентльменски, он сильно рассердился и вообще несколько дней не разговаривал со мной. Потом, правда, перестал дуться и сказал, что великолепно дрался на пистолетах и в одиночку расправился с шестерыми, пока его самого не убили в битве при Йорктауне. Ему было всего двадцать семь лет, но иногда он кажется еще моложе — гораздо моложе тебя, дорогой.