— С шестерыми? И все были мужья? — сухо переспросил Лоренс. Для Дженин это была привычная, хорошо знакомая тема, разве что новый ее поворот. Ей никогда не были интересны ни чужие мужья, ни собственное положение жены: гораздо больше ее привлекало состояние романтического, нескончаемого любовного напряжения.
— Трое или четверо из них, — беззаботно произнесла она. — Но когда я спросила его, что потом случилось с дамами — ведь каждая из них после случившегося могла выйти за него замуж, — он предпочел сменить тему и принялся расточать комплименты по поводу моих бровей, прелести ресниц и молоть прочую чушь.
— Но почему? У тебя действительно прелестные брови и ресницы, — проговорил Лоренс. — Мне кажется, он просто влюбился в тебя.
— О, безумно. Без конца продумывает варианты, как бы вызвать тебя на дуэль. Ему невыносима сама мысль о том, что он не может бросить тебе в лицо перчатку.
— Но он мог бы бросить стакан, — предположил Лоренс.
— А что, неплохой вариант, — проговорила она, словно сама не ожидала с его стороны подобного остроумного решения. — Знаешь, дорогой, я предложу ему так и сделать. А ты не хочешь взглянуть, как он выглядит?
— Взглянуть, как он выглядит? — Он удивленно уставился на жену.
Дженин взяла его за руку и повела в гостиную. На мольберте у окна располагался холст, который она ни разу ему не показывала. Сейчас же, когда Дженин сняла покрывало и с улыбкой непослушного ребенка на лице повернула картину к нему, он наконец все понял.
На картине были изображены голова и плечи молодого человека с длинными белокурыми волосами, локоны которых прикрывали уши и ниспадали на широкий воротник. Узкое аристократическое лицо, изогнутые в легкой полуулыбке губы — все это вполне могло бы показаться вполне приятным, если бы не его глаза.
Глаза были темно-синими, почти черными. Казалось, они ловили, удерживали на себе взгляд Лоренса, словно отдавая ему какой-то безмолвный приказ. Эти нарисованные глаза несли в себе мрачную, темную глубину, и когда он поближе заглянул в них, то понял, что Дженин изобразила на холсте отнюдь не улыбающегося человека.
Несомненно, это была лучшая ее работа.
— Превосходно, — не удержался Лоренс, однако затем, постаравшись выглядеть как можно спокойнее, добавил: — Так вот он какой, этот мистер Родерик Джемьесон.
— Он говорит, что сходство поразительное, — на губах Дженин заплескался смех, — хотя сам он от этого отнюдь не кажется более симпатичным. Я уже сказала ему, что мне начинает надоедать его неуемное тщеславие.
— Ты могла бы попробовать написать еще одну картину, — проговорил Лоренс, тщательно подбирая слова. — Но эта и в самом деле великолепна.
— Может, и попробую, — она неожиданно накрыла холст, голос ее зазвучал ровно, как-то бесцветно. — А вообще-то мне было весело работать над ним.
В тот же вечер, когда Дженин уснула, Лоренс наконец написал ее лечащему врачу в Вашингтон:
«В этом одиноком захолустье невроз Дженин, похоже, вышел на новый виток. Все свое время она теперь проводит исключительно в мечтаниях. С помощью самодельной планшетки для спиритических сеансов ведет нескончаемые разговоры с воображаемым собеседником. Мне кажется, что она постепенно сходит с ума».
Ручка прорвала бумагу и ткнулась в лежащую под ней зеленую промокашку. Он сжег письмо на кухонной плите.
— Родерик говорит, что мне надо уйти от тебя, — сказала за завтраком Дженин, позевывая и улыбаясь мужу. — Он утверждает, что ты не понимаешь меня, не веришь ни единому моему слову о нем и вообще считаешь, что я схожу с ума. Это действительно так?
Лоренс принялся сосредоточенно размешивать кофе, не решаясь поднять на жену взгляд. Руки его подрагивали. Могла ли Дженин наблюдать, как он мучается над письмом, как потом сжигает его? Догадывается ли о его содержании?
— Вот как? И что же еще он говорит?
— О, не обращай на него внимания, он всегда все выдумывает, — она пожала плечами, потом встала и поцеловала мужа.
Весь остаток дня она была весела, остроумна, жизнерадостна и неизменно отказывалась возвращаться к разговору о Родерике Джемьесоне.
В ту ночь Лоренс проснулся и увидел, как Дженин крадучись спускается по лестнице. Он также выскользнул из кровати и спустился в гостиную, где, невидимый в темноте, остановился в дверях.