Казалось, это ускорило их шаги, однако медленнее и медленнее вновь стали идти путники.
Старик упал, и юноша уже никак не мог поднять его. Сам он уже ничего не видел перед глазами, всё расплылось так, будто последняя вода в его теле израсходовалась на то, чтобы затуманить сознание и впоследствии даже испарить его. Ему удалось лишь приподнять старика, но тот, сухой и неподвижный, так и остался сидеть, склонив голову, перед уходящим за горизонт солнцем.
Юноша посмотрел на солнце, затем обернулся: иссиня-чёрное небо уже глядело в него, обвевая его холодом; ветер усиливался. Странник испугался, хотел позвать на помощь, но, вспомнив, где находится, решил бежать, но не смог. Обессиленный, он упал рядом с мёртвым телом старика и уткнул голову в колени, обхватив их сухими руками. Осталась ещё вода: маленькая одинокая слеза катилась по сухой щеке и, не успев испариться, упала на песок и растворилась в бесконечности. Вскоре дух жизни покинул юношу. Одинокая смерть стояла рядом, и он успел заметить её, но на этот раз она смотрела ласково и стучала своими косточками, которые так безобидно трещали!
* * *
Дует ветер, разнося песок по пустыне, формируя дюны и впадины. Множество восходов и закатов пережила большая дюна, на которой осталось два скелета. Их белые кости остались неподвижны; и вновь закат предстал в своей палитре ярких цветов перед ними. Череп первого был склонен вниз, покрытый шёлком, а второй скелет весь согнулся и обхватил себя, дул ветер, и песок сыпался под ним. Вдруг холодный поток навалился на них, и первый остался на прежнем месте, а второй медленно начал сваливаться с вершины дюны. Высоко в небе летал воздух, завиваясь в своих потоках. На этой высоте любая птица могла бы увидеть, как катится с дюны что-то белое, а затем останавливается и вязнет в песке.
Но нет здесь птиц, а есть лишь песок, воздух, неизбежная смерть. Холод и наступающая ночь; высота, свобода, которую некому чувствовать, и красота нежно-розового заката, которую также некому видеть.
В оковах
Шипение ветра… Похоже, буря начиналась в великой пустыне. Песок летал, возвышаясь в небо, врезаясь в дюны, попадая в глаза единственному во всей песчаной бездне человеку. Весь в пыли, он сидел на квадратной бетонной плите, в оковах; длинные цепи ползли с двух углов и сковывали ему руки. Узник щурился, пытаясь видеть, что происходит вокруг, а происходило нечто ужасное, в преддверии чего замирало сердце, и коварный страх вселялся в его обнажённую смуглую грудь, настолько впалую, что, казалось, воздух туда не проникал. Но несколько дней до заключения в цепи человек вдыхал воздух легко и свободно; грудь поднималась и опускалась, и новые силы появлялись в жилах и мускулах, ещё не совсем старых, но уже и далеко не молодых. А теперь как пыльна его кожа! Так иссушились руки; тёмные и чёрствые, они не раз держали острый нож, не раз вонзали его в чужую грудь и не раз брали, брали, брали и грабили! И ноги служили: покрытые ветошью, они несли человека, когда он убегал от опасности, от мести и от справедливости.
Узник рыдал чуть раньше, но не от стыда и не от угрызений совести, а лишь от жалости к себе. Слёзы текли и испарялись, но было пролито гораздо больше слёз у тех, до кого добрался взор этого вора, было пролито гораздо больше крови у тех, до кого добрался кинжал этого убийцы, этого было больше количества тех красных капель, собравшихся на его запястьях из-за, видимо, слишком тугих оков.
Жестоко отомстили ему кочевники пустынь, попытавшись следовать законам своей справедливости как по правилу «око за око». Узнику всегда давали отпор, но это не останавливало его на пути к убегающей цели, такой как зло, исключительное зло; цель эта отражалась от его глаз, оттого-то она и убегала вперёд, когда он двигался, и была недостижимой.
Кочевники оставили зачем-то у края плиты небольшое квадратной формы зеркальце, которое едва не улетело вместе с потоками песка и пыли. Ветер усиливался; маленькие песчаные бусинки, как бы объединившись, мощно и жёстко засыпали узника, который решил поднять зеркало. Он пополз по бетону, его кидало в стороны от ветра и приносимых им бледно-жёлтых пучин, однако цепи остановили его; ногой дотянулся он до осколка и притянул его к себе. Зеркальная поверхность показала ему лицо с огрубевшей кожей. В глазах своих увидел он не только обиду, скорбь, злость, желание мести, но и огромную тоску. Неожиданный поток ветра свалил его в сторону, но он нашёл, вероятно, последние силы, чтобы подняться и взглянуть на себя ещё раз. Внезапно он ощутил злобу и вместе с ней страх; вдруг он услышал несколько протяжный, мягко и приятно, но в то же время пугающе воющий крик; дунул поток ветра в вихре песка и унёс всю плоть с костей этого несчастного в оковах.