Теперь правительству не о чем беспокоиться. Я снова стал примерным гражданином.
Тираж двадцать тысяч. Если бы мы довели его до шестидесяти — без семейных неприятностей, без полицейских рейдов, — мы бы уцелели. Не уцелели.
На другой день я позвонил в редакцию. Барышня плакала в трубку.
— Буковски, вчера вечером мы пытались тебя разыскать, но никто не знает, где ты живешь. Это ужасно. Все пропало. Все кончено. Телефон звонит без конца. Я тут одна. В следующий вторник вечером мы собираем редакцию — подумаем, как сохранить газету. Но Хайнс все забрал — все материалы, список подписчиков и машину Ай-би-эм, хотя она ему не принадлежит. Нас обчистили. Не осталось ничего.
Какой у тебя нежный голосок, детка, какой печальный, нежный голосок, перепихнуться бы с тобой, подумал я.
— Мы думаем основать газету хиппи. Левая себя исчерпала. Приходи, пожалуйста, во вторник вечером к Лонни.
— Постараюсь, — ответил я, зная наперед, что не приду. Значит, кончились — почти два года. Всё. Полиция победила, город победил, правительство победило. Пристойность снова правит миром. Может быть, и полицейские перестанут меня штрафовать на каждом углу. И Кливер[1] перестанет слать нам записки из своего убежища. А «Лос-Анджелес тайме» можно купить где угодно. Господи Иисусе и Пресвятая Богородица, Жизнь Печальна.
Однако я дал девушке мой адрес и телефон — чем черт не шутит, авось и порезвимся на пружинах. (Харриет, ты так и не пришла.)
Пришел зато Барни Палмер, политический обозреватель. Я впустил его и открыл пиво.
Он сказал:
— Хайнс сунул дуло себе в рот и нажал на спуск.
— И что получилось?
— Осечка. Он продал пистолет.
— Мог попробовать еще раз.
— И один раз требует большого мужества.
— Ты прав. Прости. Ужасно вчера надрался.
— Рассказать, что у нас было?
— Конечно. Это ведь и мой конец.
— Ну вот, это было во вторник вечером, мы верстали газету. Там была твоя статья, слава Богу, она оказалась длинной, потому что материала у нас не хватало. Никак не могли натянуть на полосу. Явился Хайнс, в дымину пьяный. Только что опять разошелся с Черри.
— Тьфу.
— Ну да. В общем, номер не собирался. А Хайнс путался под ногами. В конце концов ушел наверх, лег и вырубился. Как только он ушел, все начало складываться.
Мы успели, и оставалось еще сорок пять минут, чтобы отвезти в типографию. Я сказал, что отвезу сам. И знаешь, что произошло?
— Хайнс проснулся.
— Как ты догадался?
— Я такой.
— Ну, и он захотел сам отвезти ее в типографию. Погрузил макет в машину, но до типографии не доехал. Утром приходим — лежит от него записка, а в редакции шаром покати — ни Ай-би-эм, ни списка подписчиков, ничего…
— Я слышал. Знаешь, давай посмотрим на это так: он затеял чертову газету, он имел право ее и угробить.
— Но Ай-би-эм-то была не его. Он может попасть в переплет.
— Хайнс привык к переплетам. В переплетах он расцветает. Балдеет от них. Ты бы послушал, как он вопит.
— Но там же маленькие люди, Бук, они работали за четвертак в неделю и все отдавали газете. У них картонные подошвы. Они спали на полу.
— Маленького человека всегда опускают, Палмер. Такова уж история.
— Ты говоришь как Монго.
— Монго обычно прав, хотя он сволочь.
Мы поговорили еще немного и распрощались.
В тот вечер на работе ко мне подошел высокий негр.
— Что, брат, я слышал, ваша газета накрылась?
— Верно, брат, но где ты это слышал?
— Напечатано в «Лос-Анджелес тайме», на первой странице второй тетради. Там небось празднуют.
— Наверно, празднуют.
— Нам ваша газета нравилась. И статьи твои. Крепко заворачивал.
— Спасибо, брат.
В обеденный перерыв (10.24 вечера) я вышел и купил «Лос-Анджелес тайме». С ней отправился в бар напротив, взял на доллар пива, закурил сигару и сел за столик под лампой.
«НАШ КОРОЛЕК» ДОПЕЛ СВОЮ ПЕСНЮ
«Наш королек», вторая по величине подпольная газета в Лос-Анджелесе, прекратил свое существование. Об этом сообщили во вторник ее издатели. Газета не дожила десяти недель до своей второй годовщины. Как сообщил редактор-распорядитель Майкл Энгел, кончину этого еженедельника предопределили большие долги, трудности с распространением и штраф в 1000 долларов за публикацию непристойного материала. По его словам, тираж газеты приближался к двадцати тысячам.