— Да, — сказал я, выпуская тучу синего дыма, — что доктор сказал, слышал?
«Еще сигарета, и вы умрете».
— Лучше умереть счастливым, чем жить несчастным, — сказал Гарри.
— Не хочу быть причастен к твоей смерти, Гарри, — сказал я, — передаю сигареты Чарли, а он, если захочет, тебя угостит.
Я протянул сигареты Чарли, лежавшему между нами.
— Ну-ка, Чарли, давай сюда, — сказал Гарри.
Чарли вернул сигареты мне.
— Слушай, Хэнк, дай покурить.
— Нет, Гарри.
— Умоляю, друг, сделай одолжение, один разок, всего разок.
— О черт! — сказал я.
Я бросил ему всю пачку. Дрожащими пальцами он вытащил одну штуку.
— Спичек нет. Есть у кого-нибудь спички?
— О черт! — сказал я.
Я бросил ему спички…
Вошли и заправили в меня еще бутылку. Минут через десять появился отец. С ним была Вики, пьяная настолько, что едва держалась на ногах.
— Малыш! — сказала она. — Мой малыш!
Она налетела на кровать.
Я поглядел на отца.
— Кретин, — сказал я, — зачем ты сюда ее притащил, она же пьяная.
— Не желаешь меня видеть, так? Так, малыш?
— Я предостерегал тебя от связей с подобными женщинами.
— Да у нее нет ни гроша. Ты что же, паскуда, купил ей виски, напоил ее и притащил сюда?
— Я говорил тебе, Генри, что она тебе не пара. Я говорил тебе, что это дурная женщина.
— Разлюбил меня, малыш?
— Забирай ее отсюда… ЖИВО! — велел я старику.
— Нет, я хочу, чтобы ты видел, с кем ты связался.
— Я знаю, с кем я связался. Забирай ее отсюда, а не то, Бог свидетель, сейчас Bbrranfy эту иглу и расквашу тебе рыло!
Старик увел ее. Я повалился на подушку.
— А личико нинего, — сказал Гарри.
— Ну да, — сказал я, — ну да.
Я перестал срать кровью и получил перечень вещей, которые разрешалось есть.
Мне сказали, что первая же рюмка отправит меня на тот свет. Еще мне объяснили, что надо делать операцию, а не то я умру. У нас вышел жуткий спор с врачихой-японкой насчет операции и смерти. Я сказал: «Никаких операций», и она удалилась, гневно тряся задом. Когда я выписывался, Гарри был еще жив и все нянчился со своими сигаретами.
Я шел по солнечной стороне — хотел проверить, как это будет. Было ничего.
Мимо ехали машины. Тротуар был как тротуар. Я поразмышлял, сесть ли мне на городской автобус или позвонить кому-нибудь, чтобы меня забрали. Зашел позвонить в бар. Но сперва сел и покурил.
Подошел бармен, я заказал бутылку пива.
— Как дела? — спросил он.
— Нормально, — сказал я. Он отошел. Я налил пиво в стакан, порассматривал его, потом выпил половину. Кто-то кинул монету в автомат, и сделалась музыка. Жизнь показалась чуть лучше. Я докончил стакан, налил другой и подумал, стоит ли у меня теперь. Оглядел бар — женщин не было. Тогда я сделал другую неплохую вещь — взял стакан и выпил.
Политика
Перевод Виктора Когана
В Городском колледже Лос-Анджелеса, перед самой второй мировой войной, я строил из себя нациста. Я с трудом отличал Гитлера от Геркулеса и плевал на обоих.
Просто сидеть на занятиях и слушать, как все эти патриоты читают проповеди о том, что мы должны примкнуть к ним и разделаться с этим зверем, было невыносимо скучно. Я решил заделаться оппозицией. Даже не потрудившись изучить труды Адольфа, я попросту изрыгал из себя все слова, казавшиеся мне маниакальными или гнусными.
Однако на самом деле никаких политических убеждений у меня не было. Таким образом я просто отстаивал собственную свободу.
Знаете, иногда, если человек не верит в то, что он делает, он мс тег добиться весьма интересных результатов, поскольку эмоционально никак не зациклен на Общем Деле. Было это незадолго до того, как все эти высокие блондины сформировали Бригаду имени Авраама Линкольна, дабы разогнать фашистские полчища в Испании. А потом хорошо обученные войска отстрелили им задницы. Некоторые из них пошли на это ради приключений и поездки в Испанию, но задницы им все равно отстрелили. А мне моя задница нравилась. Не столь уж многое мне в себе нравилось, но вот задница и конец нравились точно.
Я вскакивал на занятиях и принимался выкрикивать все, что в голову приходило. Как правило, это имело какое-то отношение к Высшей Расе, что мне казалось весьма забавным. Конкретно против черных и евреев я не выступал, поскольку видел, что они такие же бедняки и запутавшиеся люди, как я. Но я действительно толкал безумные речи и на занятиях, и после них, а бутылка вина, которую я держал в своем шкафчике, неплохо мне помогала. Меня удивляло, что меня слушает так много народу и при этом почти никто не подвергает мои заявления сомнению. Я попросту страдал словесным поносом и радовался тому, что в Городском колледже Лос-Анджелеса может быть так весело.