Но все это наскучило юной принцессе. Ей хотелось какого-то острого и смелого удовольствия: сесть например, на бешеного коня и мчаться по степи, по-кошачьи проворно взобраться на верхушку минарета или сделать что-нибудь еще более дерзкое.
Не раз намекали поэты и на скорое замужество Зульфии. Уже не один десяток принцев из дальних и близких стран просил ее руки. Кроме этого, в нее безумно был влюблен рябоватый сын везира Махмуд, но всем им было отказано под тем предлогом, что невеста еще молода: Зульфии едва ли исполнилось шестнадцать лет. А истинная причина заключалась в том, что ни один из тех женихов ей не нравился.
В то время, когда принцесса задумчиво склонилась над цветком, к ней неслышно, на цыпочках подкралась веселая и хитрая служанка Сальха.
— Госпожа Зульфия, — прошептала служанка, но даже от шепота принцесса вздрогнула, словно от громкого окрика.
— Ах, как ты меня напугала, бесстыжая!.. — сказала она, поворачиваясь к Сальхе. — Ну, что тебе?..
Теперь по дорожке между цветами они пошли вместе и служанка, не повышая голоса, поведала своей госпоже о том, что она была сегодня на базаре и видела там молодого монаха, распевающего какие-то песни.
— Ох, и глупая ты девка, как я погляжу! — стыдила служанку Зульфия. — И чего особенного нашла ты в каком-то дервише? Он ведь, наверно, грязный, потный, вонючий. А ты в восторге. Смешно!
— В том-то и дело, госпожа, что этот дервиш действительно какой-то особенный, — стояла на своем Сальха. — Понимаете, госпожа… Он весь какой-то особенный: лицо, глаза, зубы, рост… Ну, прямо… настоящий принц!
— Так я тебе и поверила! — смеялась Зульфия. — Таких монахов не бывает…
— Да как же не бывает?! — не сдавалась Сальха. — Я ведь сама его видела…
Зульфия задумалась. Ей было стыдно признаться, что и у нее возник интерес к загадочному дервишу.
— Скажи, Сальха, а он очень плохо одет? — почти равнодушно спросила принцесса. — Поди, грязный, в одних лохмотьях?..
— Да что вы, милая?.. Одет он вполне прилично, ну, так, как многие, — уверяла Сальха. — Помимо всего, у него есть какая-то коробка на боку, куда он складывает деньги.
Сальха помолчала. Потом, быстро оглянувшись вокруг и убедившись, что их никто не подслушивает, приникла к уху своей госпожи:
— Давайте сходим на базар завтра и вы сами увидите дервиша.
— А стоит ли? Зачем он мне? — колебалась принцесса. Но любопытство взяло верх, и она согласилась с предложением служанки.
Одевшись в скромное платье, с таким расчетом, чтобы не очень привлекать взгляды любопытных, Зульфия в сопровождении Сальхи отправилась на базарную площадь.
…Несколько минут они ходили по разным торговым рядам, но монаха там не было. Тогда они решили его поискать там, где было народу больше и гуще. Вот тут он и находился. Приложив ладони к груди и полузакрыв глаза, дервиш самозабвенно пел суры корана. Казалось, ему было все равно, слушают его пение или не слушают.
И вдруг… его голос прервался, а в широко открытых глазах отразились то ли испуг, то ли удивление. Это произошло в тот момент, когда Зульфия отняла от лица платок и на побледневшего монаха вдруг блеснули два черных лучезарных глаза. Еще он не успел опомниться, когда увидел перед собой тонкую смуглую руку в дорогих кольцах, а в ней настоящий золотой динар.
— Помолись, монах, за счастье бедной Зульфии, — сказала она печально и тут же смешалась с толпой. И хотя эти слова были сказаны тихо, их услышали многие.
Когда к дервишу вернулся дар речи, он низко поклонился и сказал:
— Будь счастлива, сестра! И кто бы ты ни была, да ниспошлет тебе аллах тысячу лет самой нежной любви и райского блаженства!
Очевидцы этой сцены не скрывали своей зависти. Одноглазый сухой старик, оказавшийся рядом с дервишем, пробурчал сердито:
— Ну и везет же, тебе монах! Вот так, ни за что, ни про что золотой динар отхватил…
— Конечно, динар — это многовато, — скромно ответил Муса.
— Да разве дело лишь в динаре? — воскликнул молодой здоровый мужчина, продавец чокоев. — А получить динар из рук самой принцессы, любимой дочери шаха? Разве это плохо?
— Это была она? — взволнованно сказал дервиш.
— Она, она! — горячо заверял монаха продавец чокоев. — Сам видел их однажды, отца и дочь!
Вечером, перед тем, как были заперты тяжелые крепостные ворота, Муса вернулся в караван-сарай. Немногим раньше в его келью пришел Гусейн Новбари. Увидев Мусу, купец вместо приветствия с особым наслаждением произнес свою привычную молитву, не лишенную какого-то загадочного смысла: