По дороге к избушке дед Отрошко всё выпытывал у меня:
— А куда мы медведя денем?
— Во Владивосток, в комбинат отправим. А оттуда — за границу. И будет жить наш медведь во Франции или в Греции.
— А как же на станцию повезём?
— Лошадь достанем.
— Эх, лошади нет! Придётся к Никите идти, он даст.
Утром, когда я ещё спал, дед Отрошко приехал на телеге. С большим трудом мы вкатили на неё липовку с медведем и поехали на станцию.
С первым же поездом наш пленник отправился во Владивосток.
Как заснул злой Красавец
Я приехал на Камчатку заготовить куниц и соболей и познакомился со старым охотником Третьяковым, который жил в деревне Сероглазки.
Ивану Сидоровичу шёл тогда сто третий год. Волосы и длинная борода были у него белы как снег, но держался он бодро.
В избе у старика сидели ещё два деда, тоже седые, но коренастые, крепкие. Я думал, что это соседи Третьякова, но оказалось, что я ошибся.
— Сыновья мои, — сказал Иван Сидорович. — Андрюшке — семьдесят восьмой, а Петька совсем ещё молодой: ему в позапрошлом году только восьмой десяток пошёл!
Семейка у Третьякова была обширная: четыре дочери, почти два десятка внуков и правнуков. Многие из них охотники, и я заключил с ними договор — ловить для нашего комбината во Владивостоке куниц и соболей.
Когда Иван Сидорович провожал меня до калитки, во дворе я увидел группу ребятишек. Подталкивая друг друга, они с любопытством глядели через щель в сарай.
— Там медвежонок, — сказал Иван Сидорович. — Хотите взглянуть?
Старик открыл ворота. С радостным визгом бросился к его ногам маленький медвежонок.
Я его взял за загривок; он был совсем ручной. Шерсть у него, мягкая и серебристая, была так же красива, как у чернобурой лисы.
Я попросил Ивана Сидоровича продать мне медвежонка. Старик уже дал согласие, но правнуки его подняли такой рёв, что он руками развёл и сказал:
— Ты уж обиду против меня не держи, сам видишь: нельзя продавать Красавца!
Так я и уехал.
Ровно через год я снова приехал по делам на Камчатку и, конечно, зашёл навестить Третьякова.
Едва я вошёл в дом, как со всех сторон окружили меня ребятишки:
— Дяденька, купи нашего Красавца!
— Так вы же об этом и слышать не хотели!
— Да, он такой злой стал: дяде Антипу ногу поранил, на нас кидается!
Иван Сидорович подтвердил:
— Озлился Красавец — внуку ногу помял и меня знать не хочет. Я бы его давно пристрелил, да всё тебя ждал, — может, возьмёшь живого.
— Медведь мне нужен. Только вы про него больно страшно рассказываете. Надо посмотреть.
Мы подошли к сараю. Я открыл половину ворот и тотчас же отшатнулся: большой и сильный зверь бросился ко мне и мощным ударом лапы оторвал правый рукав и часть полы у моей кожаной куртки. Я упал навзничь к ногам старика, и это меня спасло: рука осталась цела, привязанный медведь уже не мог до меня дотянуться.
— Да, надо подумать, как взять такого чёрта, — сказал я, поднимаясь и стряхивая пыль с одежды.
А медведь рвал в клочья мой рукав и страшно ревел. Он неистовствовал, когда мы закрыли ворота, бил в них лапами, совал нос в подворотню и так грозно дышал, что у ворот заклубилась пыль.
Мы вернулись в избу, и у меня созрел план, как увезти отсюда такого медведя живым.
У меня было с собой три бутылки спирта. Иван Сидорович принёс из омшаника большой таз, в котором было килограмма два янтарного мёда. Мы смешали спирт с мёдом и осторожно подсунули таз в подворотню сарая.
Свирепый Красавец долго ходил вокруг таза, обнюхиваясь и тряся головой. Запах спирта отпугивал его, сладкий, пахучий мёд манил. Он набрался наконец смелости, лизнул мёд на краю таза, отпрянул, огляделся, потом подошёл к угощению, храбро засунул нос в месиво и зачавкал.
— Считай, что твой Красавец уже поехал в Петропавловск, на пристань, — сказал я Ивану Сидоровичу. — Зови сыновей, давайте ящик делать!
Часа через два крепкий ящик был готов. Мы его крест-накрест и по бокам опутали толстой проволокой и крышку приделали так прочно, что её и слон не мог бы оторвать.
В сарае было тихо, когда мы туда заглянули. В тазу не осталось ни капли спирта, ни капли мёда — Красавец всё вылакал начисто. Сам он был пьян, как говорят, в стельку. Он молча катался по полу, а когда приподнимал голову, она падала, как большая тыква.
А через несколько минут медведь лежал в углу сарая, не шевелясь.
Я распахнул ворота, подошёл к зверю и тронул его за гачи: он даже не вздрогнул. Я пнул его ногой в бок — он этого не почувствовал.