— Итак, — задумчиво произнес Холмс, раскуривая трубку, — по вашему мнению, кабинет этого отвратительного лорда Халла и является той идеальной запертой комнатой, о которой я мечтал, не так ли? — Его глаза сверкнули сквозь поднимающееся облако синего дыма, а лицо приобрело скептическое выражение.
— По-моему, — тихо сказал Лестрейд, — дело обстоит именно так.
— Мы с Уотсоном раньше копали подобные ямы и ни разу не сумели достичь воды, — заметил Холмс и посмотрел на меня, прежде чем вернуться к бесконечному перечислению улиц, по которым мы проезжали. — Вы помните «Пеструю ленту», Уотсон?
От меня вряд ли требовался ответ. В этом деле действительно фигурировала запертая комната, но там фигурировали еще и вентиляционное отверстие, ядовитая змея и жестокий убийца, настолько безжалостный, что выпустил змею в отверстие между комнатами. Это был замысел, созревший в воображении жестокого и блестящего ума, но мой друг разгадал его почти сразу.
— Каковы обстоятельства дела, инспектор? — спросил Холмс.
Сухим языком профессионального полицейского Лестрейд начал выкладывать факты. Лорд Альберт Халл был тираном в своей компании и деспотом в семье. Его жена смертельно боялась его, и, судя по всему, у нее были на то все основания. То обстоятельство, что она родила ему трех сыновей, ничуть не смягчило его свирепого подхода к домашним вообще и к ней в частности. Леди Халл неохотно говорила об этом, но ее сыновья не отличались подобной сдержанностью. Их папа, говорили они, пользовался любой возможностью, чтобы наводить критику на мать, насмехаться над ней или отпускать в ее адрес непристойные шутки.., и все это на людях, в обществе. А когда супруги оставались наедине, он просто ее не замечал. За исключением тех случаев, добавил Лестрейд, когда у лорда Халла появлялось желание избить ее, что случалось не так уж и редко.
— Уильям, старший сын, сказал мне, что мать всегда давала одно и то же объяснение, выходя утром к столу с распухшим глазом или разбитой скулой: она, дескать, забыла надеть очки и наткнулась на дверь. Так она натыкалась на двери раз, а то и два в неделю. «Я даже не подозревал, что у нас в доме столько дверей», — сказал Уильям.
— Г-м-м, — произнес Холмс. — Приятный мужчина. И сыновья не захотели положить этому конец?
— Она им запретила, — сказал Лестрейд.
— Патология, — проворчал я. Муж, способный избивать свою жену, вызывает чувство гадливости; жена, позволяющая такое, вызывает не меньшее отвращение и в то же время составляет загадку.
— Впрочем, в ее безумии просматривалась определенная система, — заметил Лестрейд. — Система и то, что можно назвать сознательным терпением. Дело в том, что она была на двадцать лет моложе своего мужа и повелителя. Кроме того, Халл сильно пил и любил поесть. К семидесяти годам — пять лет назад — он страдал от грудной жабы и подагры.
— Переждать, когда закончится шторм, а затем наслаждаться сиянием солнца, — образно заметил Холмс.
— Да, — кивнул Лестрейд, — но эта идея завела в ад многих мужчин и женщин.
Халл заранее принял меры, чтобы членам его семьи были известны как размеры его состояния, так и условия, оговоренные им. Родные Халла практически были его рабами.
— Связанными условиями завещания, — пробормотал Холмс.
— Совершенно верно, старина. К моменту смерти состояние Халла составляло триста тысяч фунтов стерлингов. Он даже не просил членов своей семьи верить ему на слово; раз в квартал его главный бухгалтер приходил к нему в дом и отчитывался в финансовых делах фирмы «Халл Шиллинг», хотя он сам твердо держал в руках шнурки, которые стягивали кошелек.
— Сущий дьявол! — воскликнул я, подумав о жестокосердных мальчишках, которых иногда можно увидеть в Истчипе или на Пикадилли, мальчишках, которые держат перед носом голодной собачки лакомство, чтобы заставить ее служить, а потом засовывают его себе в рот перед печальными глазами несчастного животного.
Скоро выяснилось, что это сравнение еще ближе к истине, чем я думал.
— После его смерти леди Ребекка должна была унаследовать сто пятьдесят тысяч фунтов; Уильям, старший сын, — пятьдесят тысяч; Джори, средний сын, — сорок и Стивен, самый младший, получил бы тридцать тысяч фунтов. — А остальные тридцать тысяч? — поинтересовался я.
— Далее идут небольшие суммы, Уотсон: кузине в Уэльсе, тетушке в Бретани (между прочим, ни одного цента родственникам леди Ребекки), пять тысяч распределяются между слугами. Ах да, вам это понравится, Холмс: десять тысяч фунтов — приюту миссис Хэмфилл для брошенных котят.
— Вы шутите! — воскликнул я, но если Лестрейд ожидал аналогичную реакцию от Холмса, его постигло разочарование. Холмс всего лишь снова закурил свою трубку и кивнул, будто заранее ожидал этого.., или чего-то подобного. — В Истсайде младенцы умирают от голода и двенадцатилетние дети работают по пятьдесят часов в неделю на текстильных фабриках, а этот человек оставляет десять тысяч фунтов кошачьему приюту?
— Совершенно верно, — улыбнулся Лестрейд. — Более того, он оставил бы в двадцать семь раз больше покинутым котятам миссис Хэмфилл, если бы сегодня утром что-то не произошло и кто-то не принял участия в этом деле.
Я смотрел на него с открытым ртом, пытаясь перемножить эти цифры в уме. Пока я приходил к заключению, что лорд Халл намеревался лишить наследства как жену, гак и всех детей ради приюта для котят, Холмс мрачно посмотрел на Лестрейда и произнес нечто показавшееся мне совершенно не относящимся к делу:
— Я ведь собираюсь чихнуть, правда?