— Руки вверх, Счастливчик! Лейтенант, обыскать!
— Есть, товарищ майор!
— Вот, Алексей Лукич, протоколы личного обыска, — Павлухин положил бумаги на стол.
Подполковник Сербин надел очки — ночью он всегда работал в очках, — бегло пробежал глазами листы.
— Фальшивые паспорта, две бороды, тоже фальшивые, усы… балаганный реквизит! — Сербин усмехнулся. — Нож был у Лисика?
— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Павлухин, — тот самый, с обломанным острием.
— Хорошо, — начальник отдела снял очки, — ну, как они?
— Счастливчик петушится, а Игнат перепуган до смерти. Видимо, Счастливчик уверил его, что с ним он не пропадет.
— Давай-ка сюда Счастливчика. — Подполковник с облегчением откинулся на спинку кресла. Сербин всегда тревожился, когда его люди уходили на задание: он хорошо знал, на что способны преступники. Не раз, бывало, срывались самым тщательным образом подготовленные операции. Подполковник остался в управлении, поддерживая связь с оперативными машинами. Комиссар приказал в случае осложнений немедленно звонить к нему на квартиру.
Павлухин привел задержанного. На вид Счастливчику было лет тридцать пять. Остроносое лицо, суженные в нагловато-пренебрежительном прищуре глаза, длинные иссиня-черные волосы.
— Садитесь, — Сербин кивнул на стул, — под кого же вы сей раз работали? В протоколе пишут, что у вас изъяли очки с золотой оправой. Знаете, вас можно было принять за провинциального интеллигента… Правда, шляпа у вас что-то в грязи. Нехорошо…
Подполковник вышел из-за стола и, сделав круг по кабинету, остановился перед задержанным.
— Ну, как прикажете впредь именовать вас? Крач, Хасамдинов, Пио-Шумский, Шойхет…
— Как вам угодно… теперь это уже не имеет значения, — небрежно сказал Счастливчик. — Впрочем, я могу назвать еще одну фамилию. Эдуард Савицкий. Это не крапленая…
— Не надоело?
Счастливчик пожал плечами:
— Всякому свое… не жалуюсь! Эдуард Савицкий знал красивую жизнь… Вечером — ресторан, девочки. Люблю, знаете, яркое освещение. Моя мама считала меня гением, но мне всегда попадаются бездарные помощники вроде Лисика… Если бы этого кретина не заподозрил шофер, я не имел бы чести находиться сейчас в вашем обществе.
— Вы ошибаетесь, — вмешался в разговор Павлухин, — в Светлом Ручье вас тоже ждали сегодня.
— В Светлом Ручье?.. Вон как, — Савицкий был искренне удивлен. — На этот раз мне изменило счастье…
— Вам оно давно изменило. С тех пор, как вы взялись за свое грязное ремесло…
— О, кажется, начинается мораль… Дайте лучше закурить…
— Специально для вас! — и Сербин подал Савицкому красную пачку — сигареты «Прима»…
ГРИГОРИЙ ТРЕТЬЯКОВ
РАПОРТ ОСТАЛСЯ НЕДОПИСАННЫМ
День нехороший выдался, пасмурный. Накрапывал дождь. Люди шли вдоль пруда, мимо придавленных ненастьем саманных домишек, поеживаясь от пронизывающей сырости. Народу было много. Все село провожало Тихоню до Дальних Карагачей.
Впереди медленно, точно ощупывая раскисшую дорогу, ползла машина. В кузове сидели женщины. В черном — это Мария. К ней жались две девочки с желтыми кудряшками. Одной около пяти, другую нынешней осенью отдали в школу. Тихоня сам отводил ее и все жалел — форму не успели купить. В васильковых глазах девочек не испуг, скорее недоумение: нелегко им понять — папы больше не будет, никогда не будет. Рядом с Марией — молоденькая хрупкая девушка в платке, повязанном по-деревенски. Родня, должно быть. И еще клевали носами старухи.
Я шел со своими из отдела. Передо мной неловко расставлял ноги в дорожную грязь длинный парень. Брезентовый ремень почти закрывал узкое опущенное плечо. Парень нес барабан.
Надрывно выла машина. В ухабах колеса пробуксовывали, визжали. Мы подходили и, подпирая борта, толкали. Толпа снова двигалась под слезящимся промозглым небом, и снова я видел застывшую черную фигуру.
Всего полмесяца назад они справляли день рождения. Мария стояла, прислонившись к шифоньеру. Раскрасневшееся после пляски лицо покрылось светлыми росинками. Полной красивой рукой женщина отводила назад сбившиеся золотистые пряди. Глаза блестели счастьем…
Мне пришлось первому сказать ей. Окна Суровых еще светились, когда я подошел к ограде. Почему-то осторожно закрыл за собой калитку. Из темноты выкатился повизгивающий комочек. Теплая собачья морда уткнулась в ладони.
— Эх, Пушок…
В сенях долго, с идиотской старательностью вытирал сапоги. Хотелось повернуться и убежать как можно дальше.