«Старший лейтенант милиции Ефим Игнатьевич Суров. Погиб при исполнении служебных обязанностей».
Он пришел сам.
— Не могу больше, судите…
Размазывая по щекам слезы, Степан Ящук рассказывал в кабинете начальника, как слесарь Бугров подбил его поехать в Быстровку, корешку одному шмутки подбросить. С бабой корешок разошелся и в Ак-Тюз перебраться надумал. Так сказал тогда Бугров.
— Ты к мосту подъезжай, как стемнеет, — настаивал он, — я там подожду. Через пару часов вернемся… С бригады, мол, приехал и — нормальный ход. Понял?
Знал Максим Бугров, к кому подойти. От его наметанного взгляда не ускользнуло, что веснушчатый шофер из первой колонны плачется на заработки и «левачком» не брезгует.
Бугрова Ящук боялся. Свяжись с этим уголовником, он хоть и из бывших, но… Бугров обещал хорошо заплатить.
«Надо быть дураком, чтобы отказаться, — успокаивал себя Степан, — в тюрьмах был, мало ли что. Говорят же — «завязал». Сам директор недавно упоминал… выработка высокая. А что вечером, так даже лучше».
Встретились, как и условились, у моста. В селе уже мерцали редкие огни, когда автобазовский грузовик понесся в сторону Быстровки. Потом Степан сидел на кухне в стоящем на отшибе домике. Дверь в комнату была приоткрыта, и он видел, как суетился хозяин, угодливо хихикая, подобострастно заглядывая Бугрову в глаза. И еще слышал непонятные слова. Уловил все же — разговор шел о милиции. Неожиданно Бугров ударил кулаком по столу и грязно выругался. В голосе прозвучала такая ненависть, что у Ящука мурашки пробежали по спине.
— Как? — хозяин покосился в сторону двери.
— Лапоть… Пригодится еще.
«Обо мне говорят», — догадался Ящук.
Наконец они вышли на кухню.
— Что вы так долго, — Ящук хотел сказать «шептались», но Бугров грубо оборвал:
— Не твоего ума дело, понял?
…Немела нога на акселераторе. Машина неслась, подпрыгивая на выбоинах. «Только бы пронесло, только бы пронесло», — стучало в висках Ящука. Рядом мрачно сопел Бугров. В полумраке виднелись крепко стиснутые челюсти и седловина на носу — память о небольшом недоразумении в одной из сибирских колоний. В кузове, вплотную к кабине, лежало восемь туго набитых мешков. В них что-то похожее на отрезы — Ящук прощупал, когда грузили.
В стороне от дороги заколебалась светлая полоска. Одна фара. Мотоцикл идет от Красной Речки. Скорее бы проскочить без лишних свидетелей. Ящук закусил губу — не успеть! Мотоцикл уже близко, остановился на развилке. Возле него стоял милиционер и жезлом показывал на обочину.
— Выйди к нему, — приказал Бугров.
В милиционере Ящук узнал инспектора ГАИ Сурова.
— Поздновато ездите, — Тихоня поднялся на подножку и заглянул в кузов, — в мешках что, зерно?
— 3-з-зерно… — сдавленно прошептал Ящук.
— Документы ваши? — Тихоня подошел к горящей фаре, — в путевом листе зерно не значится… Накладная есть?
В следующий миг Ящук услышал короткий выдох — ха! Стоявший перед ним инспектор нелепо выбросил вперед левую руку и стал вдруг медленно оседать.
— Привет от Максима Бугрова, старший лейтенант!
Ящук оцепенело смотрел, как Бугров хладнокровно вытирал нож о носовой платок.
Утром в диспетчерской только и говорили о загадочном убийстве. Шоферы жалели Тихоню — справедливого человека. Ящук стоял ни жив ни мертв. Он хотел только одного — чтобы никто не заговорил с ним. Из кабинета механика вышел Бугров. Пожал руки двум шоферам, недоуменно покачал головой: надо ж случиться такому. У выхода бросил короткий взгляд на позеленевшего Ящука. Тот вышел из диспетчерской и поплелся к машине. У навеса ноги приросли к земле: перед ним стоял Бугров. Бугров шагнул к нему и, глядя свинцовыми замораживающими глазами, внятно сказал:
— Только тявкни… Отпевать будут вместе с мусором.
На оголенных вершинах сердито раскачивались потревоженные галки. Под ноги падал продрогший чернеющий лист.
«Пусть дезертиры уходят…»
От неожиданности я остановился. Почему вдруг выплыли эти строчки?
Дождь перестал. У горизонта неслись разорванные глыбы облаков. Бока их горели румянцем закатного солнца. Впереди мелькнул просвет. Роща кончилась. По краю ее тянулась покрытая сниклой травой грядка. В ручье позванивала вода. Я присел на камень, лежавший под деревом. По корявому стволу медленно скатывались крупные прозрачные капли. Сидел я, наверное, долго.
«Пусть дезертиры уходят…»