У врача старик пробыл недолго. Он вышел из кабинета и, не глядя по сторонам, направился к выходу. Несмотря на сутулость, шагал твердо, не по-стариковски.
На автобусной остановке к нему подошел молодой человек в небрежно расстегнутом пальто. Его глаза выражали высшую степень беззаботности. В этом бесшабашном парне трудно было узнать всегда собранного и подтянутого капитана Бахарева.
— Папаша, вы не подскажете, как мне на базар попасть? — спросил он у старика.
— Завернешь за угол, иди прямо, потом налево, — ответил старик. Бахарев заметил, как под верхней губой у него блеснул ряд золотых зубов. Больше у капитана сомнений не было.
— Вы мне с угла покажите, а то опять запутаюсь, — просительно сказал Бахарев. Старик неохотно зашагал через дорогу. Навстречу тихо выехала «Победа».
— Садись, Виктор Васильевич, — тихо сказал капитан в спину старику, прямо в его с проседью, как у матерого волка, затылок. Вскинулся старый волк, метнулся в сторону, но перед ним выросла коренастая фигура Морозова:
— Спокойно, Яновский. Хватит, отбегался!
И вот сидят с глазу на глаз следователь Александр Иванович Морозов и высокий, костистый человек с дряблым лицом и чугунным взглядом. Сидят двое. Их разделяет стол. Их разделяет пропасть. Один — коммунист, другой — враг, хищник, за плечами которого больше сорока лет жизни профессионального бандита. Сейчас он зовется пенсионером Яновским, но это только одна из его оболочек. Сын кулака, он уже в двадцатых годах побратался с тюремной решеткой. Потом бежал, грабил, снова попадал за колючую проволоку, опять совершал побеги, менял фамилии и шкуру, но суть его оставалась все той же — волчьей.
— Ну, рассказывайте, Яновский, — сказал Морозов. — Все рассказывайте…
А в это время Валерий Бахарев руководил обыском в доме на Предельной. В двух просторных комнатах было пусто. В чемоданах среди белья найдены патроны к пистолету «ТТ» и ружейные шестнадцатого калибра с самодельными пыжами из газеты. Бахарев терпеливо разворачивал пыжи, разглаживал ладонью измятые бумажки. Вот он, тот самый! Валерий приложил его к обрывку, найденному близ Корнеевки. Линия разрыва совпала. Теперь заголовок читался полностью:
«БОЛЬШОМУ УРОЖАЮ —
ХОРОШУЮ ВСТРЕЧУ».
Одно за другим ложились на стол вещественные доказательства: несколько пар детских туфелек (хотя детей в доме не было), фабричная картонка, в которой аккуратно лежали восемь коробочек с часами. Ни одна мелочь не ускользнула от внимания Бахарева и его помощников. В сенях среди хлама обнаружили они банку с белилами. Экспертиза установила, что этой краской были исправлены номера угнанных машин. Нашли и тщательно спрятанную квитанцию на получение контейнера из Караганды. Не было только самого главного — оружия.
Между тем Яновский отрицал все. Когда ему предъявили найденные вещи, он во весь свой почти двухметровый рост рухнул на пол и забился в истерике. Вызванный врач «скорой помощи» констатировал обычную симуляцию. Но день за днем Яновский продолжал разыгрывать немощного старца, который «только скупал краденое». Спасая шкуру, он выдал всех: и Гануева, и Кушпелева, и других.
— Запутали они меня, — говорил он елейно. — Это они грабили, а я сначала даже не знал. Бог свидетель… Какое оружие? Я его держать-то не умею… А патроны не мои, Гануева патроны. Я не виноват, Христом-богом клянусь…
Но не помогла старому волку овечья шкура. Во Фрунзе, в ресторане, капитан Панов задержал Гануева. Тот недолго запирался. На очной ставке с Яновским он подтвердил все.
Тем временем из Караганды подошел контейнер. Правда, получил его не отправитель, а работник милиции. В контейнере — десятки метров ворованных тканей, несколько мешков, заботливо приготовленных для очередных жертв, и… автоген.
Цепь улик почти замкнулась. Не хватало последнего звена — оружия. Бахарев продолжал настойчивые поиски и наконец нашел. В глубине двора, в полуразвалившемся сарайчике, у самой стены, был зарыт в землю сверток. В нем оказался пистолет с патронами и заряженный двуствольный обрез. К обрезу была прилажена кожаная портупея. Яновского заставили примерить ее. Все пришлось впору.
Старый бандит стоял посреди кабинета. Болтался у голенища обрез — кулацкое оружие. И владелец его был уже тенью прошлого — зловещей, но уже бессильной тенью. Это был конец.
…Когда Морозов и Бахарев закончили последний допрос, уже стемнело. Они вышли из управления и тихо побрели по вечернему городу, разлинованному пунктиром огней, расчерченному светлыми квадратами окон. Мимо шагали прохожие, дружелюбно задевая их плечами. Оба офицера впервые за много дней улыбались спокойно.
ГРИГОРИЙ ТРЕТЬЯКОВ
СИГАРЕТЫ «ПРИМА»
Сойдя с автобуса, Павлухин направился в райотдел милиции. Он шел налегке, перекинув плащ через руку, — высокий, с большим выпуклым лбом и светлыми волосами, выбивающимися из-под серой шляпы.
Было тепло, над заборами висели ветви с крупными багряными яблоками. По главной улице поселка проносились автомобили.
— Здравия желаю, товарищ майор, — козырнул сержант милиции, — опять в наши края?
— Здравствуй, Михаил, — Павлухин протянул руку, — как с ногой, зажила?
— Зажила, товарищ майор. На работу уже вышел.
— Ну, добро. Начальник там?
— У себя. Еще не ушел. А вы загорели, товарищ майор.
— Загорел. В отпуске был.
Павлухин отдыхал на Иссык-Куле. Прямо от палатки начиналась отмель. Бредешь по ней — из-под ног брызжут в стороны серебристые чебачки — иссык-кульская селедочка. А дальше — затягивающая прозрачная глубина. В ветер озеро сердится, полыхает белыми барашками; темная вода принимает зеленый жутковатый оттенок.
С восходом солнца Павлухин уходил на прилавки. По утрам озеро было спокойным, без единой морщинки. Рыбацкие лодки казались впаянными в чистое стекло озера, по воде скользили легкие розоватые блики. Майор смотрел на неподвижные лодки, и ему казалось большим счастьем вот так каждый день выходить на промысел, не спеша вытряхивать капроновые сети. Перед могучим спокойствием озера не хотелось верить, что где-то могут существовать корысть и злоба, с которыми ему, старшему оперуполномоченному уголовного розыска, приходится сталкиваться.
Павлухин считался неплохим работником в управлении. Во всех трех районах, закрепленных за ним, давно не случалось тяжких преступлений, активно действовали дружинники. Павлухину вспомнился разговор с начальником отдела подполковником Сербиным. Александр Лукич не скрывал беспокойства. Пока он, Павлухин, нежился и праздно философствовал на Иссык-Куле, в селе Калган произошла крупная кража. Неизвестные преступники ночью, проломив стену, очистили магазин. Уже двадцать дней кража «висит» нераскрытой. Теперь за нее станут склонять на каждом совещании, будут называть цифру нанесенного ущерба, а комиссар опять разволнуется и в гневе закричит: «Это из-за вашей нерасторопности. Не оправдывайтесь, слушать не хочу!» Но самое главное было в том, что за одной кражей могла последовать вторая, третья…
На другой день после отпуска Павлухин поехал в Перовский район.
Улицы остались позади. Шофер откинулся на спинку сиденья, расстегнул потертую кожанку. В приоткрытое стекло ворвалась вечерняя прохлада.
— Город — у-умм! Красотища! — разливался пассажир, сидящий впереди, — товарищ называл его Димкой. — Когда я первый раз приехал…
Они подошли к такси возле кинотеатра. Попросили подбросить до Каргалов. Оба в узеньких брючках и модных куртках на молниях — настоящие пижоны…
Оказалось — ничего, славные ребята. Димка всю дорогу сыпал смешными анекдотами. Второй, с бородкой и в черных очках, насвистывал модные песенки. Он работал в каком-то институте. Шофер из вежливости не стал допытываться: может, и говорить не положено.
— Насилу вырвался… Мой шеф — ни в какую. Пусть, говорит, твой друг детства съездит один в эти… Каргалы, а у меня план. Упрямый такой хохол. «Як казав, так и буде». — Димка перешел на густой бас и захохотал. — Я так-сяк-наперекосяк, пустил слезу, о матери что-то промямлил…