ельным и вежливым, и появившийся интерес был явно благоприятной реакцией, которую требовалось поддержать и не дать заглохнуть и угаснуть. – «Вы конечно же слышали бесчисленные слухи и сплетни о бурной личной жизни Р.? У него было три жены, и никто не знает точно сколько любовниц и подруг: такой человек мог себе подобное позволить, хотя в те времена это находило немного не тот приём.» – Он внимательно слушал меня, поигрывая карандашом, подобранным на столе; им он делал иногда заметки на листке бумаги: возможно, связанные с моими объяснениями. – «Но сейчас, конечно, всё изменилось, и чем другим можно привлечь такой читательский интерес, как не любовными похождениями? К сожалению, вторая жена Р. умерла – что я знаю точно – но остались ещё две, а через друзей я надеюсь найти кого-нибудь из старых знакомых, и – внимание! – есть ещё кое-что.» – Он сразу насторожился: этот мужчина среагировал удивительно легко и свободно: только теперь я заметил его повышенную возбуждённость и интерес к тому, что я рассказывал. Зрачки у него немного расширились, а в углах рта заблестела слюна, и похоже было, что она сейчас закапает на заваленный бумагой стол, и я остановился, чтобы не доводить его до крайности. – «Собственно, речь идёт о первой любви, или точнее о том, что можно признать как первую любовь, причём – как оказалось – она стала человеком, достигшим тоже известности и кое-каких успехов.» – Возможно, я разочаровал его, и он ждал чего-то более существенного, например, известия о нестандартных связях Р. с приложением списка основных партнёров, но чего не было, того не было: с данной стороны, судя по всему, он был чист, да и зачем ему с его возможностями могло это понадобиться? Насколько я мог судить, Р. были чужды неестественные наклонности и стремления, пусть даже распространённые в его среде больше, чем в других сферах, и вряд ли он стал бы делать то, что не связывалось с глубинными свойствами его характера и кроме того каралось ещё и законом. Его нельзя было обвинить в законопослушности, что доказывалось и поведением в школе, и пьяными дебошами уже во взрослой актёрской жизни, когда несколько раз он даже умудрялся попасть в вытрезвитель, и только великий талант спасал его от серьёзных последствий. Главный режиссёр театра, где Р. проработал почти всю жизнь, всегда приходил на помощь и вытаскивал из самого последнего дерьма, но с другой стороны сам Р., похоже, не чувствовал особых обязательств по отношению к режиссёру, тоже небесталанному и пользовавшемуся определённой известностью. Он мог опоздать или даже вовсе не явиться на репетицию, и все причастные к спектаклю люди не знали, что подумать и проклинали в очередной раз ушедшего в загул актёра, но ничего подобного никогда не происходило на спектаклях, и особенно во время премьер: все знали, что в каком бы свинском состоянии ни приползал Р. домой накануне или за несколько дней до того, на сцене он будет пластаться и вытягивать, вздымать действие вверх, на горные вершины, мало кому доступные, и даже если сама пьеса выглядела не слишком удачной, последнее слово и дело было за Р., который спасал от провала даже совсем уж слабое и беспомощное. В конце карьеры близкие к театру драматурги даже использовали это качество, не слишком заботясь о шлифовке своих опусов, но обязательно придумывая роль для Р., одну из центральных в пьесе. Применялся даже шантаж, чтобы заставить его согласиться на роль, и количество разной дребедени, сыгранной к концу карьеры, превысило допустимые размеры. Очень немногие из таких ролей остались в памяти, да и то в-основном благодаря самому Р., его настойчивости и в какой-то степени резкому характеру. Он заставлял переписывать то, что ему не нравилось, и довольно часто зрители, бывшие горячими поклонниками театра или самого Р., видели странное зрелище: от спектакля к спектаклю, с течением времени, текст, звучавший со сцены, понемногу изменялся, почти всегда в лучшую сторону. Начиналось всё с его роли, но поскольку одно связывалось с другим, приходил черёд и других ролей, и вся пьеса уже выглядела по-другому. Кто-то из друзей даже шутливо спрашивал, не возьмёт ли кто-нибудь из близких театру драматургов его в соавторы, но сам Р. не слишком обращал на это внимание и продолжал раздаривать направо и налево свои идеи. Казалось даже странным, что он сам не берётся за такое привычное для него дело, и бывшие друзья и родственники неоднократно намекали, что было бы неплохо увидеть на сцене его собственные творения. Неизвестно было, как Р. относился к таким подначиваниям: его обычно резкий характер не проявлялся в данном случае яркими цветами и гранями, и в воспоминаниях не сохранилось ни одного упоминания о драматургических экспериментах: возможно, здесь скрывалась ещё одна тайна.