На этом мои дела не закончились: сразу после возвращения домой я сделал попытку определить корни и источники грозящей мне опасности. Если виновато было издательство, то угроза исходила от А., чьё имя не нуждалось в представлении, и в таком случае требовалось продолжать поиски возможного союзника, могущего принять мою работу для печати. Я дозвонился сразу, всё та же секретарша сидела у телефона на другом конце и пыталась понять, что же мне от неё надо. Немного завуалированно я прощупывал почву и её отношение ко мне, но никаких изменений по сравнению с позавчерашним днём мне обнаружить не удалось, и, видимо, никаких новых инструкций по поводу обращения со мной она не получала. Это казалось добрым знаком и – судя по всем – издательство и зам генерального не были замешаны и виноваты в позднем звонке с угрозами. Надо думать, неприятности шли от завуча из школы, не захотевшей упустить из вида такой случай, и наверняка её сильно подогрел скандал, случившийся перед моим бегством. Вполне возможно, что мотивы мести могли возникнуть и у членов комиссии, особенно если у мужчины с усиками не получилось то, на что он так надеялся, и совместные усилия могли помочь им выйти в конце концов на мою газету, и тогда уже дело зависело от реального влияния и власти, которыми обладали новые враги. Судя по всему, им удалось поговорить с моим главным редактором, ведь откуда ещё они знали, что я собираюсь делать книгу: остальные варианты были проверены, или слишком уж невероятным совпадением стала бы утечка по другому каналу. На следующее утро я собирался заглянуть в другое издательство, сейчас же я решил попробовать телефон друга Р., полученный утром: если бы удалось договориться о встрече во второй половине дня, то день можно было бы считать не потерянным напрасно.
Я позвонил и с надеждой вслушивался в длинные гудки, но реакции не было: возможно, друг Р. ещё не пришёл домой. Через полчаса я сделал то же самое; результат повторился. Весь вечер я пытался достать У., но он, похоже, где-то прятался или просто его не было в городе. Я старался не думать, что первая жена Р., возможно, надула меня или случайно подсунула не тот телефон: второй визит мог слишком дорого стоить. Тогда я прикинул, куда ещё имело бы смысл сходить во второй половине дня: на очереди стояли последняя жена Р., его театр и театральный институт, который он в своё время закончил. Жену я решил оставить на будущее: два дня подряд сложно было переваривать общение с самыми близкими Р. людьми. И театр, и институт находились недалеко от центра, хотя и в разных концах, но логичнее было начать с института, тем более что и новое издательство располагалось где-то в пределах Садового кольца, и поиски не могли стать слишком сложными.
Но на следующее утро меня ждала неудача: после предварительной беседы с секретаршей мне так и не удалось проникнуть дальше её кабинета, и результатом оказались лишь невразумительные и ни к чему не обязывающие обещания и пожелания. Мой собеседник в первом издательстве оказался прав: никого не интересовал живой и честный образ Р., одного из лучших актёров недавнего прошлого, и даже если бы с собой у меня была уже готовая рукопись, то вряд ли она могла кого-то заинтересовать в этом месте. Возможно, я ошибался, но скорее всего именно оно занималось распространением самой грязной и тяжёлой порнухи, и начальная заинтересованность – проявившаяся несколько дней назад – видимо, была вызвана ошибкой. Ошибка оказалась выявлена, и оставалось только смириться и отправиться дальше – в театральный институт, многообещающее учреждение, в котором страдал и мучился будущий король сцены, одна из ярких личностей последних десятилетий.
То, что он мучился и неоднократно находился в подвешенном и неопределённом положении, было мне известно из статей Б., поскольку в главной биографии такие невыгодные подробности опускались и могли бы показаться даже странными на общем фоне. Тихая идиллия, судя по книге, продолжалась в течение всех пяти лет обучения на актёрском факультете, хотя совершенно точно я знал, что в конце первого и второго курсов Р. попадал в тяжёлое и опасное положение; судя по всему, отцовское влияние сказывалось в конце концов и в данной ситуации, и он выкарабкивался и спасался от окончательного вылета на обочину жизни, где вряд ли смог бы чего-то достичь. Вынос тела так и не состоялся, но, видимо, ситуация благотворно подействовала на его отношение к учёбе, и больше он уже не зависал над пропастью. Если бы кто-то сказал тогда педагогам, что это их лучший и самый талантливый ученик, они вряд ли согласились бы, и убедиться имели шанс только те, кто дожил до его скоропостижной гибели: сколько сразу тогда вылезло певцов осанны и курителей фимиама, только почему-то раньше они находились в тени и тихо молчали. Те же самые люди, которые недовольно морщились при виде постоянного двоечника и хвостиста, могли после его смерти часами говорить и вспоминать истории и смешные случаи, где оказался замешан Р.; «посмотрите, он был другом Р.» – и сразу человек делался знаменитым, превозносясь даже выше Р. в период его бурной и насыщенной жизни и работы, когда даже на такие приглашения у него не всегда хватало времени; потомки вели себя благоразумнее и почти никогда не отказывали, тем более что и свободного времени и пространства у них было намного больше, и почему они должны были отказывать в том, что шло им на пользу? Это выглядело как восполнение недополученного Р. при жизни, и хотя неизвестно было, как сам Р. отнёсся бы к таким заходящим уже за край акциям и действиям, никто, естественно, не протестовал.