Почему же с такими сложностями проходила учёба Р. в том самом месте, о котором мечтали многие? Насколько мне было известно, в институте он тоже не отличался излишним прилежанием, хотя никто не мог обвинить его в халтуре или недобросовестности, просто его нетерпимый и вредный характер начал проявляться уже в полной мере: обстановка и специфика заведения дозволяли некоторые вольности, и он максимально их использовал, не считаясь даже иногда с приличиями. Мне было известно об участии Р. в нескольких розыгрышах, самый безобидный из которых выглядел примерно таким образом: находясь в неглубоком подпитии вместе с друзьями, они собирались у телефонной будки и набирали случайный номер. Хотя номер мог оказаться и не случайным: жертвой могла стать квартира кого-то из недоброжелателей; игру Р. обычно брал на себя: строгим изменившимся голосом он спрашивал хозяина квартиры – кого-нибудь из взрослых – и, представившись служащим коммунального хозяйства, предлагал проделать несложную последовательность действий: достать где-нибудь верёвку или шланг, привязать его к батарее или трубе отопления – и затем, когда растерянный хозяин интересовался – что же дальше? – следовал совет засунуть другой конец понятно в какое место. Не исключались и варианты, но за последним указанием трубка бросалась, и компания со смехом и ржанием шла продолжать веселье к кому-нибудь на квартиру. Всё проходило благополучно до тех пор, пока однажды Р. не пришла в голову идея повторить номер с одним из преподавателей: но не на того он, видимо, напал, и педагог быстро разобрался в ситуации; состоялся неприятный разговор, и только профессионализм и гуманное отношение спасло будущего героя: педагог оценил уровень и простил избыточную грубость и нахальство ученика, запретив ему дальше использовать свою находку. Неизвестно было, прекратил ли на самом деле Р. своё телефонное хулиганство, или стал просто изобретательнее и хитрее, но больше он не попадался и благополучно смог доучиться до последнего курса.
Но такие шутки были не единственным, омрачавшим его учёбу в столь привилегированном заведении: как мне поведала первая жена и как я уже раньше мог узнать из отдельных статей и выступлений, в это же время началось его излишнее увлечение двумя крайностями: вином и женщинами; если в школе он как-то ещё держался или его пока сдерживали в узких определённых заранее границах, то после началось усиленное приобщение и к тому, и к другому. Теперь он не был маленьким скованным мальчиком, заочно знающим пределы своих полномочий, и ранняя самостоятельная жизнь вела к излишней свободе и раскованности: он мог делать, что хотел, и родители первой жены не представляли для него абсолютно никакого авторитета, и даже с мнением самой жены он считался слишком мало.
Где-то в конце учёбы он впервые в жизни очутился в вытрезвителе, где впоследствии оказывался ещё неоднократно, но первое испытание оказалось самым сложным: никто ещё не знал его как великого актёра и не прощал непристойные выходки и ситуации: в очередной раз он оказался в тяжёлом положении, но почему-то получил быстрое прощение, и даже в личном деле неприятность оказалась опущена и забыта почти всеми, кроме старого приятеля, составившего ему тогда компанию: в одной из статей бывший собутыльник делился воспоминаниями об этом и некоторых других случаях. Сам он пострадал намного больше, и оказался даже исключён из учебного заведения, но вспоминал происшествие с юмором и без обиды: после он пошёл совершенно по другому пути, приведшему его в конце концов к успеху. Только одно удивляло его: непотопляемость и подозрительная живучесть старого приятеля. Я не верил в провидение и в ангелов-хранителей, подставляющих в тяжёлый момент своё невесомое и крепкое крыло, и над этим стоило подумать, но пока я не имел достаточного количества фактов и тем более сопутствующих им доказательств.