Всю эту нечистоплотную возню ленинградские чекисты пресекли, арестовав Мальцеву. И разве не парадокс, что так называемая правозащитная «феминистическая» деятельность Аллен вела к, прямому ущемлению прав советской гражданки?
По материалам, представленным следствию самой Мальцевой, и в результате допросов свидетелей по ее уголовному делу стала ясна противоправная деятельность Аллен. Об этом по дипломатическим каналам была проинформирована американская сторона, которая была вынуждена воспринять эту информацию со всем вниманием и конечно же сделать из нее полагающиеся в таких случаях выводы.
Тем, можно сказать, и закончилась «дипломатическая» карьера в СССР госпожи Аллен. Но нельзя ничего не добавить о судьбе той, кого зарвавшаяся американка выбрала для осуществления своих вредных замыслов, — о Мальцевой.
А между тем такое добавление не только существенно, но и принципиально.
Ведь одно дело — отношение к нашему явному недоброжелателю, к тому ж стороннему, и совсем другое — отношение к своему, к советскому гражданину, пусть и вставшему на неправильный путь.
Разбирательство по делу показало, что ее участие в деятельности, прикрываемой идеями «феминизма», стало возможным прежде всего из-за ее явной политической незрелости, к тому же дополненной неустроенностью личной жизни. Отсюда — и нездоровая рефлексия на окружающую социальную действительность, постоянно подогревавшаяся теми, кому это было нужно.
Столкнувшись с неопровержимыми контрфактами и их объективной трактовкой следствием, Мальцева не только чистосердечно раскаялась в содеянном, но и активно способствовала полному раскрытию совершенного преступления, принимала меры к предотвращению вредных последствий от своей преступной деятельности, осудила ее и заявила об отказе от ее продолжения.
Как ни странно, но определенную помощь следствию оказали не кто-нибудь, а… сами зарубежные пропагандистские центры, вскоре же после ареста Мальцевой начавшие в ее защиту шумную кампанию. Они явно переусердствовали, когда в одной из радиопередач, дабы покрасочней изобразить творимый органами госбезопасности произвол, а заодно и прикрыть собственную антисоветскую оголтелость благородным сентиментализмом, во всеуслышание заявили о кошмарной судьбе ее малолетней дочери, которая после ареста матери якобы осталась одна в пустой квартире, голодная, без присмотра.
Такая ложь приоткрыла для Мальцевой истинное лицо закордонных «доброжелателей». Ей было хорошо известно, что сразу же после ее ареста в Ленинградском управлении КГБ был даже выделен сотрудник специально для того, чтобы позаботиться о ее дочери. Этот сотрудник отвез двенадцатилетнюю Яну в город Гатчину Ленинградской области к матери Мальцевой и не только передал ей девочку, но и помог устроить ее в местную школу на период временного проживания там.
Результаты всей проделанной в ходе следствия работы позволили с санкции прокурора освободить Мальцеву от уголовной ответственности и наказания в связи с тем, что она перестала быть общественно опасной.
Вот теперь в эпизоде, касающемся гражданки США Аллен и гражданки СССР Мальцевой, можно поставить точку.
Зло наказано. Добро, справедливость восторжествовали.
А ведь именно в том и состоит нравственное содержание проводимой чекистами профилактической работы, ее политический смысл.
Однако есть и другая сторона этой работы. Так сказать, внутренняя. Та, которая никогда не присутствует на первом плане и даже как бы не берется в расчет, но для самих чекистов исполнена особого, сокровенного смысла и измеряется только по наивысшей шкале требовательности.
Это — собственная человеческая отдача.
Просматривая недавно свой блокнот с разнообразнейшими пометками касательно данной темы, я наткнулся на записи, которые сейчас приходят на память. Не буду приводить их полностью, нет в том никакой необходимости, приведу только самую суть.
А суть такова.
Пути чекиста пересекаются с теми, кто в той или иной мере посягает на то, что он, чекист, защищает всей своей жизнью. Как он должен относиться к такому лицу, сидящему напротив, сам будучи в полном смысле представителем нашего уклада жизни, наших понятий а справедливости, нашей памяти о ценах, которыми заплачено за победы в войнах — и той, которая была гражданской, и другой, Отечественной, — словом, всего, без чего нет нас с самого нашего детства? Может ли он быть беспристрастным к тому, кто поднял на все это руку, кто замахнулся на святое для нас?