— Играем скрипичный концерт Мендельсона, — возбужденно сказал Марк. — Ты представляешь: один из моих учеников поедет с этим концертом на конкурс Венявского!
— Для кого это более важно — для них или для тебя? — спросил Беркович, который во всем любил доискиваться до первопричины.
— Для меня? — поднял брови Марк. — Конечно, для меня тоже. И для одного из них.
— Для одного?
— На конкурс поедет кто-то один, — пояснил Марк, — но я до сих пор не решил, кто именно. Понимаешь, оба прекрасные исполнители. Стас темпераментней, Игаль строже… Я готовил обоих и обещал, что перед концертом назову того, кто поедет в Польшу. Он-то и будет играть сегодня. Я имею в виду — Игаль Маркиш. Пойдем-ка к нему, пусть канифолит смычок, ему выходить.
— Ну знаешь, — сказал Беркович, — ты держишь своих учеников в ежовых рукавицах. Я бы сбежал. Подумать только: двух парней, явно с амбициями, держать в неведении до самого последнего момента! Они что, действительно сидят сейчас и гадают, кому сегодня выступать?
— Конечно, — сухо сказал Марк. — И это, на мой взгляд, хороший воспитательный прием. Они должны научиться владеть собой. На конкурсе это самое важное.
Беркович хотел было сказать, что считает самым важным в работе педагога, но промолчал. В конце концов, он пришел сюда послушать музыку, а не вникать в тонкости процесса воспитания.
Когда они вышли в коридор, здесь было уже намного спокойнее — большая часть музыкантов проследовала на сцену, в зал пустили публику, вот-вот должен был прозвенеть второй звонок.
— Игаль Маркиш, — сказал Марк, — человек очень работоспособный, и нервы у него получше, чем у Стаса Брановера.
— Ты доказываешь правильность принятого решения мне или самому себе? — усмехнулся Беркович.
Марк рассмеялся.
— Себе, конечно, ты прав.
Он остановился около двери, на которой было написано «Не входите, пожалуйста!», и коротко постучал. Через несколько секунд он постучал опять, но ответа не последовало, за дверью было тихо.
— Игаль! — крикнул Марк. — Открой, это я.
Беркович протянул руку и нажал на ручку двери.
— Не заперто, — сказал он и, потянув на себя дверь, шагнул в комнату.
Он сразу же отступил назад, оглянулся на ничего не понимавшего Марка и сказал быстро:
— Стой здесь и не пробуй войти, ты меня хорошо понял?
Прежде чем Марк успел отреагировать, Беркович вошел в комнату, закрыл за собой дверь и повернул торчавший в замочной скважине ключ.
Игаль Маркиш был светловолосым, лицо его покрывали веснушки и, может, поэтому казалось, что он вовсе не мертв, а только прилег отдохнуть перед тем, как выслушать решение учителя. На самом деле юноша умер по крайней мере полчаса назад, рука, которой коснулся Беркович, начала уже холодеть.
Маркиш лежал на узком диванчике, обивка которого была насквозь пропитана кровью. Удар ножом был нанесен в спину — в этом Беркович убедился, чуть приподняв тело. Точный удар, на уровне сердца.
Черт возьми, — подумал стажер, — как же убийца рисковал! Его могли видеть в коридоре! Правда, комнаты скрипачей находились в закутке, куда оркестранты могли и не заглянуть. Но ведь полчаса после этого никто сюда не входил, а дверь была не заперта… Конечно, Маркиш наверняка просил его не беспокоить — он волновался больше всех, это понятно… Больше всех, но ведь не больше Стаса Брановера. Тот тоже сейчас…
Беркович вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ.
— Что там? — бросился к нему Марк. — Ему что, плохо? Почему ты меня не пускаешь?
— Плохо, — кивнул Беркович. — Выступать он не сможет. Когда начало концерта?
— Через восемь минут! Дай мне войти, я должен…
— Нет, — твердо сказал Беркович. — Пойди предупреди Брановера, что выступать будет он.
— Но я же решил, что…
— Потом поговорим, после концерта, — Беркович взял друга под руку и потянул прочь от двери. — Сейчас ни о чем другом не думай, иначе сорвешь выступление, люди пришли сюда не для того, чтобы им вернули билеты.
На двери Брановера никаких надписей не было, но закрыта она была на ключ изнутри. Беркович постучал.
— Кто? — спросил низкий голос.
— Откройте, это Корн! — крикнул Беркович, Марк стоял рядом, хмурился и не мог найти нужных слов.
Дверь распахнулась, на пороге стоял коренастый молодой человек, вовсе не производивший впечатления юного музыкального дарования. Брановер нахмурился, увидев Берковича, потом перевел взгляд на дирижера, и тот сказал: