– Запомните! Это только гипотеза, я ни в чем не могу быть уверенным. Но доктор Маркли сказал, что травма черепа не обязательно могла быть вызвана падением с лошади. Ему кажется, что жертву скорее кто-то топтал. Я не имею в виду лошадь. Что-то другое. Это случилось сырым октябрьским вечером, и нашли его на заболоченной земле, но все равно оставался необъяснимым тот факт, что он был мокрым с ног до головы.
Рэмпол уставился на доктора. Он обратил внимание, что тот крепко сжимает подлокотники кресла пальцами.
– Но, сэр, вы сказали, что он находился в сознании. Не так ли?
– Меня, конечно, там не было. Мне все рассказали настоятель и Пейн, помните его? Да, он сообщил мне. Причем не просто сообщил – его явно взволновала эта история. Да, Старберт умер на заре. Доктор Маркли сказал, что тот что-то писал, ему даже дали для этого доску. Ему пытались помешать, но он только огрызнулся. Сказал, что пишет инструкции сыну. Мартин в то время был в Америке. «Через это испытание ему придется пройти», – произнес умирающий.
Доктор Фелл замолчал, чтобы прикурить трубку. Он втянул в себя дым с такой яростью, словно после этого все должно было проясниться.
– Они долго колебались перед тем, как сообщить об этом мистеру Сондерсу, священнику, потому что Тимоти был яростным противником Церкви. Но он упомянул имя Сондерса несмотря на то, что всегда спорил с пастором. Поэтому рано утром они обратились к священнику, чтобы тот помолился за умирающего. Пастор вошел один и через некоторое время вышел, вытирая пот со лба. «Боже мой! – произнес священник, словно это было частью его молитвы. – Он не в своем уме. Нужно, чтобы кто-то находился там вместе со мной». «Сможет ли он услышать молебен?» – сомневался племянник Тимоти, который выглядел как-то странно. «Да-да, – ответил пастор. – Дело не в этом. Дело в том, что он говорит». «Что же он сказал?» – спросил племянник. «Боюсь, что не позволю себе произнести это, – сказал пастор, – но очень хотел бы».
Из спальни доносились невнятные возгласы Тимоти, но двигаться он не мог. Затем он позвал к себе Дороти, потом Пейна – своего адвоката. Именно Пейн и сказал, что тот умирает. Как только взошло солнце, все вошли в комнату, обитую дубом, где стояла большая кровать. Тимоти почти не говорил. Только одно он произнес четко: это было слово «платок»; показалось, что он ухмыляется. Во время молебна все стояли на коленях, только Сондерс помахивал крестом, затем изо рта Тимоти пошла пена, он дернулся и умер.
Возникла продолжительная пауза. Рэмпол опять услышал дроздов, поющих снаружи. Солнце над ветками тиса висело высоко.
– Все это достаточно странно, – сделал вывод американец. – Но если он ничего не сказал, то как вы можете думать об убийстве?
– А почему не могу? – живо возразил доктор. – Ну, может, и не могу… Той же ночью, на следующий день после кончины, в окне комнаты надзирателя горел свет.
– Кто-нибудь пытался разобраться, в чем дело?
– Нет. Сюда после заката никого не заманишь и за сотню фунтов.
– Да, понимаю. Суеверия, воображение…
– Ни то, ни другое, – возразил доктор, тряся головой. – По крайней мере, я так не думаю. Я сам лично видел этот свет.
– А сегодня ваш Мартин Старберт проведет час в этой же комнате, – медленно проговорил Рэмпол.
– Да, если не испугается. Он всегда нервничал и побаивался этой тюрьмы. Последний раз он был в Четтерхэме примерно год назад. Тогда он прибыл, чтобы прочитать завещание Тимоти. Один из пунктов, разумеется, гласил, что Мартин тоже должен пройти через то самое испытание, о котором вы знаете. Потом он оставил сестру и кузена жить в замке, а сам вернулся в Америку. Он появляется в Англии только во время значительных событий.
Рэмпол кивнул головой.
– Вы уже много мне рассказывали обо всем этом, – начал он, – и совсем ничего не упомянули о том, с чего все началось.
Доктор Фелл надел пенсне для чтения, наклонился над бумагами, разбросанными на столе, и сложил руки.
– У меня здесь есть копии всех официальных документов. Изо дня в день записи велись Энтони Старбертом, эсквайром, надзирателем четтерхэмской тюрьмы с 1797 по 1820 годы, и Мартином Старбертом, эсквайром, надзирателем тюрьмы с 1821 по 1837 год. Оригиналы хранятся в замке, старый Тимоти разрешил мне снять копии. Они должны были быть опубликованы как книга, чтобы пролить свет на практику исправительных заведений того времени. – На минуту он замер, наклонив голову, затем раскурил трубку и продолжил, задумчиво осматривая чернильницу: – Во второй половине XVIII века во всей Европе было всего несколько мест, подобных этому. Заключенных либо вешали, либо клеймили, либо их попросту калечили или препровождали в колонии. Были, конечно, исключения, например должники, но в целом не существовало никаких особых различий между теми, кто уже совершил преступление, и теми, кто еще находился под следствием, – все они волей-неволей находились в этой системе.