– Никуда я не покачусь, а буду наблюдать за тобой и за руку ловить.
– Ну-ну, – хмыкнул Глебаня.
Через пару дней после этого инцидента в магазин зашла женщина лет сорока пяти. Типичная интеллигентка, затюканная жизнью: усталые безрадостные глаза, мешковатая одежда, стоптанные ботинки. Клиентка принесла на комиссию сумочку, расшитую бисером. Глеб заявил, что хотя это работа прошлого века – к эксперту не ходи, – но сама вещь в крайне плохом состоянии: бисер местами осыпался, обнажив вытертый холст, синий бархат, окаймлявший сумочку выше рисунка, выгорел. В самом деле, сумочка производит удручающее впечатление.
Женщина нервничала:
– Мне сказали, что за нее хорошо заплатят.
– Милочка, мне только работа реставратора обойдется в пару сотен долларов, – доверительно сказал Глеб. – Вот тогда это будет вещь. А сейчас – на помойку.
– Тогда я пойду в другой магазин.
– Воля ваша, – и Глеб широко разводит руками.
Я улавливаю на лице этой женщины отчаяние: ей нужны деньги сейчас, позарез, а эта сумочка, наверное, осталась как память о бабушке или прабабушке. Глебу она поверила, и в другой магазин не пойдет, но вот то, что она останется без денег, – без тех денег, на которые рассчитывала, – ее окончательно удручает.
Она буквально выскакивает из магазина, не успев решить для себя, отдать ли сумочку за те гроши, что ей предложил Глеб, или сохранить раритет? Буквально через двадцать шагов она замирает на тротуаре и нерешительно топчется под мелкой моросью, взвешивая окончательные «за» и «против».
Я выскакиваю за ней:
– Подождите! Сколько вы хотите за нее?
– Сто пятьдесят долларов, – шепчет она, и веки ее краснеют: вот- вот расплачется.
– – Я беру ее у вас. Поверьте, Глеб не обманул вас. В другом магазине вам больше никто не даст.
Я протягиваю деньги. Женщина буквально выхватывает их, словно опасаясь, что я передумаю. И начинает почему-то объясняться мне:
– Меня сократили, а новую работу так трудно найти, денег ведь никто не даст просто так… Я бы ни за что не продала, но деньги…
– Зачем вы все это говорите мне? Я не нуждаюсь в объяснениях. Всего хорошего. Я забираю сумочку.
– Спасибо, спасибо, спасибо… – доносится мне вслед.
Глеб наблюдает за нами через витрину.
– Благотворительностью занимаешься? – фыркает он. – Полторы сотни долларов на дороге нашла?
– Не твое дело.
– И что ты с ней будешь делать?
– В театр ходить.
– Ну-ну… – Глеб забавляется мной.
Дома выкладываю сумочку на стол, зажигаю яркую лампу, достаю лупу.
Сумочка в ужасном состоянии. Лишних двести долларов на реставратора у меня нет. Деньги выброшены на ветер. Стасу, конечно, все равно. Но мне нет. В самом деле, дурацкий поступок.
Бисер тускло бликует в свете лампы. Трогаю пальцами рельеф вышивки. Внутри появляется странное чувство восторга: нечто подобное я испытала, когда впервые взяла на руки Катюшку. Мне жаль забрасывать такую красоту в дальний ящик шкафа. Есть только один вариант: отреставрировать сумочку самой. И от этой мысли холодеют внутренности. Все равно как напроситься на полет в космос. С другой стороны: если испорчу, – никто не предъявит претензий.
Рисунок дивный: пастушка на лугу. Много оттенков. Цвета от времени поблекли. Бисер сегодня выпускают другой фактуры, иного качества. Впрочем, если хорошенько побегать, можно найти все, что угодно.
И я засыпаю со сладким чувством предвкушения. Перед ним отступает моя извечная тоска о чем-то несбыточном.
Наконец врач сообщает о выписке. Ребра срослись, голова зажила. Пора на домашний режим.
И вот тут происходит первая стычка со свекровью.
– Ну, сыночек, мы поедем домой, – говорит мать Стасу.
Тот молчит.
– Он поедет со мной, – говорю я.
– Кто ты такая? – жестко спрашивает свекровь.
– Жена.
– Он не помнит тебя.
– Вспомнит.
– Ты – обуза. От тебя одни проблемы.
– У нас штамп в паспорте.
– Ну и что? У него их три стоит! Один – о разводе.
– Стас, ну что ты молчишь? – вскипаю я.
Он долго рассматривает нас со свекровью. Потом тихо говорит:
– Я остаюсь со Светланой.
Лицо свекрови каменеет.
Эту маленькую битву я выиграла. Но что мне с того? Я не чувствую сладости победы.
Пока Стас собирается, лечащий врач хватает меня за локоть: – Я хочу дать вам несколько советов. Он серьезно озабочен здоровьем Стаса. Выписывает несколько рецептов лекарств для сосудов головного мозга, снотворное, болеутоляющее. Но дело не в лекарствах.
Врач мнется, что-то решает для себя, прежде чем сказать наконец:
– Послушайте, Вы осознаете, какую ответственность взваливаете на свои плечи?
– А в чем, собственно, дело?
– Он инвалид. Пожизненно. Любая простуда будет влиять на его здоровье. Не исключены нервные расстройства. Но самое главное… Очень высокий процент пациентов с амнезией заканчивают жизнь самоубийством. Человек без прошлого что дерево без корней. Они ни к кому не привязаны, очень страдают физически и морально. Понимаете? Это не шутки. Не дурацкие мыльные оперы. На кону человеческая жизнь.
– Я буду крайне внимательна к нему.
Врач пристально смотрит мне в глаза:
– Еще довольно высокий процент таких больных регулярно попадают в сумасшедший дом.
– Перестаньте меня пугать.
– Я предупреждаю. Прошу вас не форсировать события. Чтобы вспомнить себя ему понадобятся возможно даже не месяцы – годы. Не исключено, что он вообще ничего не вспомнит. Оцените еще раз свои силы. Может, лучше оставить его с матерью?
– Это его решение, – выговариваю слова жестко и четко.
Врач понимающе кивает головой:
– Если понадобится совет, приходите.
– Спасибо. В нашей квартире Стас как чужой. Он внимательно разглядывает вещи. Придирчиво изучает свой гардероб. Просматривает книги. Вечер проходит в тягостном молчании, уже привычном для меня. Молча ужинаем. Молча ложимся спать. Я не знаю, стелить ли мне постель на двоих, как раньше, или порознь. Мать говорит, что супружеское ложе – не поле битвы. Интимными отношениями нельзя играть. Как сильно бы не поссорились муж с женой, но ложиться они должны в одну постель.
Я любила спать со Стасом. Именно спать. Утыкаться носом в его подмышку, вдыхать острый запах свежего мужского пота. Этот запах успокаивал меня. И сердце, равномерно бьющееся под моей рукой, – это гарантия моего будущего.
Но сегодня невозможно лечь в одну постель. Все равно как со случайным прохожим. И я стелю Стасу на полу.
Он достает из шкафа чистое полотенце и трусы, уходит в душ.
Я раскрываю антикварную энциклопедию, статью "фарфор". Но мысли мои плавают где-то в голубой дали, и я ловлю себя на том, что читаю одну и ту же строчку десятый раз.
Стас входит в комнату, застегнутый на все пуговицы. Раньше бы просто обернулся полотенцем. Теперь стесняется. И я стесняюсь его.
Раздеваемся по очереди, отвернувшись друг от друга. Чужие. Нужно было быть полной идиоткой, чтобы взвалить на себя такую ношу!
За окном мягкий туман. Сквозь мутную пелену прорывается в комнату тусклый свет фонаря.
Стас курит, лежа на полу. Мне виден его четкий черный профиль, такие силуэты раньше вырезали из бумаги художники.
Не спится. Снова включаю свет.
– Послушай, можно задать тебе один вопрос? – я приподнимаюсь на локте.
– Валяй, – отзывается Стас.
– Почему ты не уехал домой с матерью, а остался со мной?
Стас молчит, обдумывая ответ. У меня противно екает сердце. Это называется напрашиваться на неприятности. Любопытство до добра не доводит.
– Честно? – наконец говорит Стас. Его излюбленное словечко.
– Честно.
– Я очень сильно кого-то люблю. Но я не помню кого.