Внутри ограды был небольшой огород, где Саяра на шестом году жизни научилась выпалывать сорные травы из грядок, засеянных красной редиской, баклажанами, помидорами. Грядки отделялись одна от другой низенькими земляными валами, чтобы можно было орошать каждую в отдельности. И вскоре Саяра стала хозяйкой крохотной оросительной системы: земляными плотниками она ловко направляла бегущие по узким канавкам струи так, что мутная пузырчатая вода, спеша, устремлялась к пересохшим от летнего зноя грядкам.
Гаджи Гусейн наблюдал, как дочь копошится ручонками в мокрой земле. Он бросал отрывистые слова, никогда не обращаясь к Саяре по имени, и они звучали, как приказания, которые он бросал батракам. Саяра боялась его резкого голоса, пряталась от колючего взгляда, каким он оглядывал грядки.
Оросительный бассейн наполнялся водой из круглого каменного колодца; лошадка шла в тягле по кругу, вращая огромное колесо и вытягивая из темной глубины колодца многоведерный бурдюк из коровьей шкуры. Саяра подгоняла лошадку кривой кизиловой палкой, наблюдала, чтоб бассейн был всегда наполнен водой.
Вместе со взрослыми женщинами Саяра мотыгой разрыхляла жалкие в этих песчаных краях пшеничные грядки, так не похожие на вольные русские пашни. Она доила корову, кормила лошадь, бережливо собирала кизяк, связывала в пучки редиску. А когда приходила пора винограда и прозрачные гроздья свисали с лоз, тяжелые и налитые соком, Саяра плела высокие камышовые корзинки, укладывала туда гроздья, заботливо перестилая их листьями.
Но сердце Гаджи Гусейна не радовалось кротости и трудолюбию дочери: он знал, что дочь — это чужой товар, товар жениха, как говорила пословица. Иное дело — сын. Сын — это хозяин очага, золотое солнце, которое светом своим озарит весь свой род. Дочь? Гаджи Гусейн брезгливо оглядывал щуплую фигурку Саяры, сновавшую по двору, и ворчал про себя:
— Лучше б жена родила черный камень, чем дочь.
У Саяры было миловидное смуглое личико, большие удивленные глаза, ресницы метелочками, дугообразные бровки. Пока девочка не стала невестой, ей надлежало ходить в короткой ситцевой рубашонке, в белых холщовых штанах, босиком. В минуты нежности, идущей на смену насмешкам, Биби-Ханум окрашивала хной ногти и волосы падчерицы, подрисовывала ресницы и брови сурьмой, выводила на щеках черные пятна соком особого красящего растения. Она давала Саяре поглядеться в зеркало и рассказывала, какой была когда-то красавицей.
К оросительному бассейну примыкал второй, маленький цементный бассейн, в котором Гаджи Гусейн разводил для продажи золотых рыбок. Саяра любила, поджав ноги, сидеть на толстой стене бассейна и, бросая крошки, наблюдать, как сверкают золотисто-красные спинки пленниц Гаджи Гусейна. Ей было больно видеть, как он своими большими руками хватал рыбок, клал их в банку и увозил в город. Она утешалась своим любимцем — павлином, бродившим по саду, распускавшим и собиравшим свой яркий хвост.
Внутри ограды раскрылась перед Саярой неприглядная тайна рождения.
Саяра видела, как, завернув в одеяло, катали вторую мачеху, затем заставляли прыгать через огонь, ползти между ног ослицы. Широко раскрыв глаза, Саяра наблюдала, как измученная роженица лежала на кирпичном полу, не шевелясь, и как женщины дергали ее за уши, щипали, лили холодную воду на голову и.живот. Саяра дрожала от ужаса, слыша, как Гаджи Гусейн с крыши стрелял из револьвера, дабы отпугнуть шайтана, не терпящего появления на свет нового правоверного. Ока слышала писк новорожденной, шевелившейся на полу, в луже крови, и слова женщин, утешавших роженицу:
— Не унывай, аллах еще пошлет тебе мальчика!
Аллах был, видимо, милостив, ибо мачеха родила двойню, и второй ребенок был мальчик. Когда он появился на свет, все женщины затараторили:
— Аллах послал превеликую радость, да будет благословенно имя его!
И сразу все принялись целовать и ласкать мальчика, заботливо запеленали его, повесили на колыбель амулеты против дурного глаза. А сестренка еще долго лежала на полу и жалобно пищала.
Саяру приставили няней к близнецам. Она с интересом приглядывалась к крохотным, сморщенным личикам, распознавала в лице девочки черты второй мачехи, а в мальчике — черты отца. Девочка была спокойна и лишь забавно вздрагивала во сне, точно желая отогнать от себя что-то дурное, а мальчик был неугомонно криклив и дрыгал ножками, отбрасывая одеяло. Это казалось няне тем более странным, что люлька у брата была несравненно красивее, чем у сестры: она была обвешана амулетами и полна игрушек, которыми сама няня не прочь была позабавиться.