Проходя мимо нового здания школы, Саяра стала на камень, лежавший возле стены, и, приподнявшись на цыпочки, заглянула в окно. Она увидела просторную комнату, мальчиков, девочек, сидевших полукругом и державших в руках сазы, тары и кеманчи — как музыканты на свадьбе или в праздник. Комната была полна звуками незнакомой песни, они пронзили Саяру. Она стояла на камне перед окном, забыв о своих спутниках.
— Иди сюда, бесстыжая! — оторвал ее от окна Гаджи Гусейн.
Саяра торопливо спрыгнула с камня и зашлепала вслед за женщинами.
На обратном пути, боясь Гаджи Гусейна, Саяра плотно закрыла лицо, оставив лишь узенькую щелку для глаз. Звуков музыки теперь не было, слышны были веселые крики детей, резвившихся возле школы. Саяра отворачивалась, плотней прикрывала лицо покрывалом, как бы желая спрятаться от этих звуков, но они, помимо воли, вползали ей в уши. Дома она выпросила у тетки Туту кеманчу и робкими пальцами стала подбирать мелодию, услышанную у окна.
Пришла осень. Часть фруктов в саду была уже собрана. С моря подули первые резкие ветры. В эту пору, проходя мимо, заглянул к Гаджи Гусейну предсельсовета. Мельком увидев Саяру, быстро скрывшуюся от постороннего мужчины, он сказал:
— Пора отдать дочку в школу.
— Я стар, — угрюмо сказал Гаджи Гусейн, оглядывая неснятые плоды на деревьях и увядающую зелень на огороде, — батраков теперь нет — кто же будет работать?
— Дети должны учиться, — строго сказал предсельсовета. — Ты разве не знаешь: кто не пошлет своих детей в школу — всё равно мальчика или девочку, — тот будет три раза платить штраф, а затем будет предан суду.
— Моя дочь — дурочка и заика, и в школе ей делать нечего, — упрямо сказал Гаджи Гусейн.
А Саяра, притаившись в другой комнате, слышала, что говорил о ней отец гостю. Ей захотелось отбросить коврик, висевший над дверью, выбежать, крикнуть, что, хотя она и заикается, она вовсе не дурочка и всё хорошо понимает и может, как другие, учиться в школе. Но Саяра так волновалась, что не могла сдвинуться с места, и только руки ее дрожали, как в тот день, когда увидела она Пикя, объятую пламенем.
— Подумай, Гаджи Гусейн!.. — покачал головой предсельсовета, уходя со двора.
Спустя несколько дней Гаджи Гусейн и Саяра проходили мимо больницы. На этот раз Саяра так ловко заглянула в окно, что Гаджи Гусейн ничего не приметил. Саяра увидела: на белых кроватях лежат женщины, и женщина в белом обносит лежащих хлебом и простоквашей. И хотя Саяра понимала, что лежащие на кроватях больны, ей стало завидно: почему не она лежит в этой просторной комнате на большой белой кровати?
А дни становились холодней, и резче дул ветер с моря. Работы в саду и огороде стало совсем мало. Теперь Саяре надлежало заботиться, чтоб в комнате было тепло, — она разогревала на жаровне угли, ставила их на ночь под особый большой табурет, накрыв его толстым одеялом, сооружая нечто вроде палатки, в которую прятались домочадцы. Вечерами, теснясь к жаровне, женщины сбивались в кружок; они чинили старые платья, ткали, вязали, рассказывали всяческие истории. Саяра слушала рассказы о чудесах, слушала, как тетушка Туту с ученым видом объясняла, что предвещает падение звезды, затмение солнца, мяуканье кошки.
Лучше всех, казалось Саяре, рассказывает Зарли, сестра ее матери. Обычно Зарли ткала ковер молчаливо, сосредоточенно, и женщинам стоило много труда упросить ее рассказать что-нибудь. Но если Зарли соглашалась, ничто уже не могло ее удержать. Не отрывая глаз от деревянной рамы, в которой медленно росла ковровая пестрая ткань, Зарли тихим голосом рассказывала о приключениях Кер-оглы, о подвигах Шах-Исмаила, о страсти Керима к Асли; она рассказывала о самоотверженной любви Лейли и Меджнуна и о несчастной любви Фергата. И всё, о чем говорила Зарли, становилось для слушавших близким и ярким, как рисунок ковра, который она ткала.
Сердце Саяры тревожно билось, она забывала следить за углем и кизяком. И, слушая о любви, Саяра думала, что близко уже то время, когда отец найдет для нее жениха. Каким он будет, — гадала Саяра, — таким же храбрым, как Шах-Исмаил? Будет ли его любовь похожа на любовь Керима к Асли?
Саяра часто вспоминала о несчастье с Пикя, и сердце ее было настороже. В свободное время она прилежно ткала тюбетейки для своих будущих свойственников, — нужно задабривать их подарками, знала она. Она бережно складывала тюбетейки одну в другую, как шапочник на базаре, и прятала их в свой сундучок, обитый цветной жестью. А неведомому страшному свекру Саяра вязала цветные мешочки для денег.