Гаджи Гусейн слушал слова предсельсовета, и сердце его колотилось от возмущения. Он готов был крикнуть: «Болтай это в твоем клубе, а не в доме моей дочери!» Он готов был сжать горло предсельсовета своими большими руками. Но предсельсовета был гостем и властью, и Гаджи Гусейн сдержал себя. Все гости жадно слушали предсельсовета, и хотя никто не произнес ни слова, чувствовалось, что они точно разбились на два враждебных лагеря, готовые броситься друг на друга. А Хабиб сам был не рад, что зазвал столь беспокойного гостя, его мышиные усики подергивались, он то и дело придвигал гостю лучшие куски баранины, и плов пожирней, и сладкие пирожки, точно желая едой закрыть ему рот. Но предсельсовета ел мало и пробыл в гостях недолго. Когда калитка за ним захлопнулась, тесть и зять переглянулись, вздохнули свободнее.
Спустя несколько дней пришла пора отблагодарить родственников, приславших подарки, и Саяра принялась распределять ответные подарки, принесенные ею для этой цели из дома отца. Она беспокоилась, хватит ли у нее чем отплатить, и проявила в распределении чуткость и сообразительность: она знала, кому следует послать кисет для табака, кому яркий шелковый платочек, кому тюбетейку. Хабиб похвалил Саяру, и она почувствовала себя важной, самостоятельной: наконец-то избавилась она от насмешек Биби-Ханум, от злой зависти тетки Туту!
Но вскоре подарки попрятали в сундуки, никто больше не присылал сладостей, а визгливый голос старухи Шейды стал будить Саяру по утрам. И если вначале в доме мужа всё было ново и необычно, то вскоре всё стало таким же, как в доме отца. Пшеничное поле, — правда, было короче и уже, водоем — грязнее и мельче, сад — тесней и беднее плодами. Хабиба целый день не было дома, свекровь была малосильна, бестолкова, и вся тяжесть работы упала на Саяру.
Ко всему Саяре пришлось нянчить двух младших девочек мужа. Она была очень горда этим: она — мачеха вроде Биби-Ханум. «А если так, — думала Саяра, — нужно себя вести как Биби-Ханум». Саяра напускала важный вид перед малышами и, когда взрослых не было дома, курила самодельную трубку, набитую остатками из табачной коробки Хабиба и сухими виноградными листьями. Сквозь едкий дым этого курева она всё же присматривала, чтобы малыши не свалились в хлебную печь, вырытую в полу, кормила их и, как настоящая сельская лекарша, дула им в нос, если в горле у них застревала пища. Девочки льнули к Саяре, как котята, а бабка Шейда отчаянно их ревновала.
Только Асад смотрел на мачеху исподлобья, и долго ни одного слова не было произнесено между ними, потому что первое время говорить молодой жене ни с кем из домашних, кроме мужа и малолетних, не полагается. Когда же пришла пора, в которую разрешено говорить, Саяра подошла к Асаду и, тронув книжку, которую он читал, спросила шепотом:
— Про что там рассказывается?
Асад взглянул Саяре в глаза и стал перелистывать страницы, показывая рисунки и читая вслух непонятную Саяре книгу. И слова пасынка, как некогда слова названой сестры Делишад, обжигали уши Саяры. Она очнулась от визга Шейды:
— Ты разве не знаешь, бессовестная, что Асад уже взрослый и нужно объясняться с ним знаками, а не словами? Не знаешь, что надо сначала родить ребенка, а потом уже открывать покрывало и говорить с родственниками?
И так как невестка должна во всем подчиняться свекрови, Саяра больше не заговаривала с Асадом и лишь завистливо поглядывала на него, когда он читал книгу; книга была для нее точно закрытый ящичек, полный неведомого, к которому всегда влечет любопытство. Особенно мучила Саяру зависть, когда Асад с книжкой, завернутой в красный платок, шел к большому широкооконному зданию на другом конце селения, в школу, — Саяре хотелось шагать рядом с ним, с книжкой, завернутой в красный платок. Ей же доводилось уходить со двора только с Хабибом или с Шейдой, так как непристойно молодой жене в первый год замужества уходить из дому с кем-либо, кроме мужа или свекрови. На улице Шейда подозрительно кружила вокруг Саяры, словно черная птица.
Когда Саяра впервые вышла из дому с Хабибом, она была очень горда: вот она идет по улице с мужем как равная, и все сельчане видят ее. Саяра степенно шагала в ногу с Хабибом, разглядывала больницу, клуб, широкие окна школы, заманчивые витрины кооператива. И так бывало всякий раз, когда супруги шли через новую часть селения. Но по мере того как они углублялись в старую часть и приближались к дому, Хабиб ускорял шаг, отрывался от Саяры, и в его беспокойной походке Саяра замечала нечто птичье, от старухи Шейды. Не оборачиваясь, Хабиб что-то бормотал про себя, и Саяра напрягала слух, стараясь понять его бормотание. Она чувствовала, что не должна догонять Хабиба, и когда они подходили к дому, Хабиб оказывался впереди нее на несколько шагов, как предписывал старый закон.