Домом управляла мать Люси Виктория Генриховна — прибалтийская немка, розовая, большая. Жизнь Виктории Генриховны была посвящена хозяйству. Слово «чистота» порхало у нее на языке, словно птица. Одна лишь кухня чего стоила! Виктория Генриховна как бы случайно увлекала гостей на кухню и наслаждалась их восхищением (а здесь было чем восхищаться: накрахмаленные занавески, сверкающие медь и кафель плиты, сияющие, как красные солнца, днища выставленных кастрюль, аптечно-белый шкаф, полный баночек с готическими надписями: «соль», «перец», «лавровый лист»). С виду кухня была чем-то средним между операционной и лабораторией.
Когда девочка стала старше, она поняла, что папа ничего не хочет знать в этом мире, кроме своих больных, Мариинского театра и столика с зеленым сукном в углу гостиной. Иногда она долго простаивала возле этого столика, прижимаясь к коленям отца, отгоняя ручонкой клубы табачного дыма, следила, как шелестя ложатся карты на зеленое сукно. Ее удивляло название игры «винт», ибо она знала, что винт — гвоздик, ее забавляло странное слово «пулька», напоминавшее ей не то крохотную, с вишневую косточку, пулю, не то кличку смешной лохматой собачки.
В большом сером доме на Васильевском острове Люся прожила двадцать три года.
У нее были две старшие сестры (теперь уже взрослые женщины), Магда и Ютта, и младший брат Борька. Магда была научный работник, биолог, Ютта — преподавательница языков. Старшие сестры были некрасивы и близоруки. «Сухари, — называла их Люся пренебрежительно, — философы». Женщине, считала она, незачем так много учиться. Она удивлялась, как это «сухари» ухитрились выскочить замуж и, мало того, заполучить таких прекрасных мужей, как Евгений Моисеевич и Шура.
Виктория Генриховна была с Люсей согласна: хватит с нее ученых дочерей, профессоров; Люся рисует, недурно играет на рояле, знакома с иностранными языками, начитана; что же еще нужно хорошенькой девушке?
Борька был намного моложе Люси. «Дитя старости», — подшучивал над ним Август Иванович. Борька жил в проходной комнатке рядом с Люсиной. Когда же Магда родила дочь Галочку, Борьку переселили к Люсе. Ему было в ту пору одиннадцать лет.
Аккуратную девичью комнатку Люси непрошеный гость превратил в кладовую: доски, ржавая проволока, стеклянные банки с рыбешкой, ящики, жестянки с песком, где копошились черви, — чего только не натащил он сюда! Тело у Люси покрывалось пупырышками, когда взгляд ее падал на жестянку с червями.
В последнее время Борька, по мнению сестры, дошел до крайней наглости: он поселил в комнате прирученную им белую крысу, розовый хвост которой доводил Люсю до обморока. Все свои злодеяния Борька мотивировал тем, что он «юннат», иначе говоря, — юный натуралист, и что звери, как он выражался, наши друзья и помощники. Между Люсей и Борькой шла непрерывная война. Победителем, впрочем, во всех битвах был Борька: его хладнокровие, здравый смысл и настойчивость доводили Люсю до слез.
Виктория Генриховна на жалобы дочери имела один ответ: она вообще ничего не понимает в это сумасшедшее время; она даже Люсеньку свою перестала понимать. Доктор не мог вникать в подобные мелочи. Старшие сестры? Но разве могли «сухари» понять страдания Люси?
Весь день громко звучало радио, весь день толпились в комнате приятели Борьки. А за стеной в назначенное природой время кричала Галка.
Жить в доме стало невыносимо. Со всеми Люся перессорилась. Она чувствовала, что задыхается.
— Лучше смерть, чем жизнь в этом бедламе, — говорила она в отчаянии.
Но смерть-избавительница не приходила.
Тогда Люся стала грозить, что убежит из этого желтого дома, и угрозу свою привела в исполнение: три недели прожила она у гостеприимной тетки в Москве.
И тут, на обратном пути, она встретила Петра. Среди бурь, испытанных ею, среди невзгод, захлестывавших ее, Петр был точно спасательный круг, брошенный ей смилостивившейся судьбой: стоило бедной страдалице протянуть руку...
— Подумай прежде, — не раз говорила ей Виктория Генриховна, когда за Петром закрывалась дверь. — Это человек не нашего круга.
— Теперь нет кругов! — раздраженно отвечала Люся, не понимая, как можно быть такой несовременной.
— Это одни только разговоры, что нет, — настаивала Виктория Генриховна. — Происхождение накладывает отпечаток. Мое дело, во всяком случае, предупредить. А дальше — делай как знаешь... Вы ведь теперь умней нас, стариков... — добавляла она, обиженно поджав губы.
— Какая ты допотопная! — сердилась Люся на мать.