Я решил пропустить урок и упросил дядьку позволить мне побыть часок в кладовой, — убежище это выручало наших дезертиров не впервые. Это была отдаленная комната, заставленная классными досками, пыльными столами, серыми старыми и желтыми новенькими, пахнущими лаком партами. Здесь же находились ящики с мелом и парафином, тряпки, щетки, баночки с мазью для чистки дверных металлических ручек. И здесь же стоял большой стол, сплошь уставленный пыльным отрядом икон — запасный, так сказать, фонд. Обычно кладовая была заперта на ключ, и дядька впускал в нее только одного человека, гарантируя тем самым сохранение тайны.
В этот раз — то ли дядька был навеселе, то ли польстился на мой гривенник — тайна не была соблюдена: войдя в кладовую, я увидел Игоря. Он встретил меня с испуганным и недовольным лицом. Будь это другой мальчик, ничего неприятного не было бы в такой встрече, — вдвоем даже легче коротать часы заточения. Но Игорь обделывал свои дела шито-крыто и не любил лишних свидетелей. Угрюмый и молчаливый, стоял он возле ящика с меловыми тряпками, поглядывая на меня исподлобья. Я остановился неподалеку от стола с иконами и также молча поглядывал на Игоря. Ни один из нас не хотел заговорить первым.
Нам предстояло, однако, провести в совместном заточении около часа, и невозможно было всё время молчать.
— Ты веришь в бога? — спросил наконец Игорь, кивнув на иконы.
— Верю, — сказал я, — но иконам не поклоняюсь. По нашему закону — они идолы.
— У вас тоже есть вроде икон, — сказал Игорь, почуяв, очевидно, вызов в моем ответе. — Я сам видел на двери портного-еврея. Такие медные. Их тоже целуют, как иконы. Он мне сам так объяснил.
— Это другое, — сказал я и, не умея объяснить различие между иконами и надверными знаками у евреев, добавил: — Каждый молится своему богу...
— А какой, по-твоему, выше? — допытывался Игорь.
— Все одинаковы, — сказал я, не желая обижать Игоря, хотя в душе считал своего бога выше.
— Нет! — сказал Игорь. — Самый высший тот, кто самый умный.
— Тогда мусульманский бог ниже всех, — усмехнулся я, вспомнив, как безнаказанно надували мусульмане аллаха во время шахсей-вахсей. И я рассказал Игорю про уловки Мухтара.
— Я сам не верю в иконы, — ухмыльнулся Игорь, — а когда молюсь, думаю всегда о другом.
В моем лице он, видимо, прочел сомнение.
— Хочешь, я докажу? — спросил он вызывающе.
Я молчал.
Он взял меловую пыльную тряпку:
— Хочешь, я брошу тряпку в икону?
— Не надо... — сказал я, чувствуя, что дело зашло далеко.
— Трус! — крикнул Игорь, занеся руку. — Трусишка!
Кровь бросилась мне в лицо.
— Хвастун! — крикнул я. — Хвастунишка!
Он размахнулся, швырнул тряпку.
Пролетая, она попала мне в лицо, обдала облаком меловой душной пыли, и я инстинктивно отшвырнул ее от себя. Тряпка описала дугу в сторону столика с иконами и, падая, зацепилась за узорчатую ризу, повисла на ней.
— Ты зачем бросил тряпку в икону? — спросил Игорь.
— Я не бросал, — ответил я удивленно. — Это ты бросил.
— Нет, ты! — сказал Игорь, и голос его вдруг задрожал.
Я заметил, что он испуганно смотрит куда-то в даль комнаты.
Я обернулся и обмер: в настежь распахнутой двери стоял директор. Очевидно, дядька забыл закрыть дверь на ключ, и голоса наши привлекли внимание директора, прогуливавшегося в тишине коридора.
— Так кто же? — спросил директор спокойно и холодно.
Мы не ответили.
Он подошел к столу, снял тряпку с иконы, брезгливо отбросил в сторону.
— Явиться ко мне после занятий, — сказал он ледяным тоном. — А теперь — марш в класс!
Мы вылетели из кладовой.
Спустя полчаса класс представлял собой улей. Сторонники Игоря утверждали, что это, конечно, моя проделка: Игорь православный, к тому же религиозный, никогда не совершит подобной гадости. Мои же друзья верили мне и защищали меня самоотверженно.
В разгар споров подошел Сережа Рынов, молча взглянул на меня. Я понял его.
— Не я, Сережа, могу поклясться, — сказал я.
Мне показалось, что я уловил в его лице разочарование.
Странный мальчик был этот Сережа Рынов! Откуда взялась у него такая жестокая ненависть к богам, откуда? Он был сын промыслового «материального» приказчика, исправно посещавшего церковь, мертвецки напивавшегося в великие православные праздники, суеверно крестившегося, когда перед ним проползали, покачиваясь, промысловые похоронные дроги с мертвецом, прикрытым рогожей.
После занятий директор приказал мне и Игорю сообщить о происшедшем родителям и явиться завтра после занятий к нему в кабинет.