«Но он всё-таки бодрый», — пыталась она утешить себя.
И тут она увидела, как встал Волков.
— За эти два года, — сказал Волков, — Елена Августовна прошла большой путь. Она пришла в мастерскую домашней художницей, дилетанткой и, скажу прямо (здесь все свои люди), неучем. Вот Татьяна Николаевна помнит, сколько раз мы советовались о том, как поступить с Еленой Августовной. Советовались (теперь можно признаться) в большой тайне, ибо вначале характер у нее был зело самолюбивый. Нельзя было ей слова сказать — того и гляди заплачет! Эго мы потом подружились, и теперь уже ни капельки не боимся друг друга. Я вам даже открою один секрет, — сказал Волков, обращаясь к Люсе. — Когда вы впервые пришли в мастерскую, я уже знал вас. Да, да! — Волков кивнул головой на удивленный взгляд Люси. — Три года назад мы встретились с вами в магазине фарфортреста. Вы выбирали сервиз. Вы, конечно, не запомнили меня. Но я вас запомнил из-за того презрительного взгляда, каким вы одарили меня и моего товарища в ответ на какие-то наши замечания о фарфоре. Когда вы пришли в мастерскую, я сразу узнал вас.
Люся смутно припомнила: да, что-то было, кажется, в этом роде, когда она покупала сервиз.
— Но мы работали с Еленой Августовной, — продолжал Волков, и голос его стал тверже и громче. — Мы сдули с нее пыль комнатных вкусов и вызвали к жизни дремавшие способности, и теперь Елена Августовна — профессионал! Не будем переоценивать ее работы — до мастерства, конечно, еще далеко. Однако путь к мастерству — трудный, но прекрасный — открылся перед ней. И не может художник нашей страны презреть этот путь, сколько бы трудностей он ни таил. Я хочу видеть нашу Елену Августовну идущей вперед, как движется вперед всё мастерство нашей страны, вся страна. Великие задачи требуют великого мастерства! В добрый путь, Елена Августовна!..
— Да здравствуют советские художники! — не удержался Борька.
— Желаю успеха, Люсенька!
— Здоровье Елены Августовны!
— Люська, твое здоровье!
Все тянулись к Люсе, спешили чокнуться с ней. Она благодарила всех, всех. Какие все были милые в этот чудесный вечер! Никогда она еще не чувствовала себя так хорошо. Она не могла понять: то ли вино на нее так приятно действовало, то ли действительно все сегодня такие милые? Люся жалела, что не позвала еще кое-кого с завода — места хватило бы!
«Даже Мрозевский был бы кстати сегодня», — мелькнуло в голове.
И вдруг ей захотелось говорить, говорить громко, и чтобы все ее слушали. Она хочет ответить на приветствия и поздравления.
— Друзья! — сказал она, подняв руку. — Я хочу сказать вам спасибо за ваше внимание и за ваши хорошие чувства ко мне. Без вас — вы сами знаете — мне бы не сделать того, что я сделала. Но вот теперь моя работа стоит среди ваших работ, потому что я сама тоже с вами, в вашем кругу. Я хочу выпить за ваше здоровье...
Люся поднесла рюмку к губам и вдруг, точно вспомнив что-то, остановилась.
— Я хочу сказать спасибо и тому человеку, — продолжала она, — без которого мне бы не справиться было с последней работой. Человек этот ухаживал за мной во время моей болезни, как сиделка, помогал мне, ободрял меня, сам того, быть может, не зная, когда я готова была впасть в отчаяние. Ему я тоже обязана своей удачей. Я хочу выпить за здоровье Петра Константиновича.
Петр смутился: ну вот, Люся всегда что-нибудь выкинет. Он махнул рукой, покраснел. Но все громко и весело кричали «ура!» Люся протянула Петру через стол рюмку, и ему пришлось встать и чокнуться с ней. Тонкий звон стекла прозвучал в наступившей короткой тишине.
Все сидели вокруг Стола, и только двое — очень высокий мужчина и смуглая женщина в светлом — стояли, разделенные столом, протянув друг другу руки. Казалось, все пьют за них двоих, будто за новобрачных.
Когда встали из-за стола, Верочка крикнула:
— Танцы! — и подхватила Петра.
— Я не танцую, — сказал Петр.
— То есть как так? — ужаснулась Верочка, но, овладев собою, твердо сказала: — Я буду обучать вас. — С суровой решимостью она принялась обучать Петра танцам. — Танцевать в наше время необходимо, — пояснила она ему.
И гости были согласны с Верочкой.
Танцевали все без исключения, весело и непринужденно.
Даже Виктория Генриховна, вальсируя с Борькой, перестала вздыхать о старинных вальсах, в которых кружилась, будучи молодой, в немецком ферейне в Риге, а затем в Петербурге, и старалась приспособиться к современному темпу.
Даже старые вещи вдруг оживились: давно не доводилось им видеть такого веселья. Особенно прыток был, с их точки зрения, старый муфельщик: ну и даму нашел себе старикан — Галочку! Это было, разумеется, весело, когда старикан и Галочка отплясывали краковяк. Седина в бороду, а бес в ребро! Вещи и сами не прочь были пуститься в пляс.