Как-то Ольга Павловна рассказала о своей обиде на сына старушке соседке.
— Теперешние дети родителей не почитают, — угрюмо сказала та. — Для нас слово отца или матери было законом. А теперь все дети эгоисты, стиляги, не жалеют ни отца, ни мать, только знают, что думают о себе.
— Да, — печально согласилась Ольга Павловна. — Даже мой Женька растет таким.
В глазах окружающих всё в жизни Ольги Павловны и сына казалось таким же, как прежде. Ольга Павловна следила, чтобы Женя вовремя поел, заботилась о его одежде, просматривала его тетради. Но Жене казалось, что мать, делает всё это, словно не замечая его присутствия. Дома он стал чувствовать себя лишним, чужим.
А в школе, в кружке юннатов, напротив, всё шло хорошо.
Однажды, вернувшись из школы, Женя застал Ольгу Павловну сидящей за столом и штопающей его свитер. В ее взгляде не было сейчас натянутости и холода, и Женя, подойдя к ней и положив руки на спинку стула, тихо спросил:
— Ты всё еще сердишься на меня?
Ольга Павловна, не отрываясь от работы, с Преувеличенным удивлением спросила:
— А разве ты чем-нибудь меня обидел?
— Ты недовольна, что я отдал микроскоп?
— А разве он не твой? Ведь я его тебе подарила — «целиком и полностью» — и значит, ты имел право им распорядиться. — Она с горькой усмешкой возвращала ему его доводы. — Но... — Она помедлила, затрудняясь найти нужные слова. — Я думала, у тебя есть хоть кайля чуткости ко мне, считала, что ты меня любишь, уважаешь. Мне казалось, что мой подарок ты будешь ценить и беречь.
— Но, мамочка! — воскликнул Женя в волнении. — Неужели я тебя не люблю, не ценю твой подарок?
— Настолько, чтобы отдать его в тот же день, как получил!.. — Ольга Павловна заколебалась, сказать ли, что было еще не высказано, и наконец решилась: — Я из-за этого микроскопа выстукивала на машинке много вечеров... — Голос ее звучал глухо, она еще ниже склонилась над свитером.
Слова матери задели Женю до боли. Как он не понял этого раньше? Как не связал покупку микроскопа с теми поздними вечерами? И вдруг мать показалась ему похудевшей, осунувшейся, а пряди седых волос, прежде едва заметные, теперь белели на висках. Жалость пронзила его. Ему захотелось уткнуться в колени матери, как делал он, когда был маленьким, обнять ее, но от нее вновь повеяло холодом и неприступностью.
Шли дни. Жене пришлось о многом передумать. Прежде он принимал заботу матери как должное, — таков неосознанный эгоизм детства; теперь он стал ценить каждый ее шаг. Женя чувствовал, что обидел мать и вместе с тем — как ни странно, и теперь не ощущал своей вины. Две правды бились в его душе, и он, не в силах понять, какая из них настоящая, мучился и терзался.
Женя стал старательнее в занятиях. Приходя из школы, он молча, с безучастным видом клал перед Ольгой Павловной свой дневник, блиставший пятерками, и мать понимала: это стыдливая дань за нанесенную ей обиду — первый шаг к признанию своей вины. Ей не хотелось побуждать сына ко второму шагу.
«Сам поймет и раскается, — думала она. — Сердце-то ведь у него доброе, как у отца...»
В один из этих дней Женя вернулся из школы сияющий: их кружок юннатов по показателям вышел на первое место! Счастье переполняло его, и он не мог не поделиться им с Ольгой Павловной. Забыто было в эти минуты табу на злосчастный микроскоп.
Вначале Ольга Павловна слушала холодно, безучастно, но мало-помалу заражалась возбуждением Жени.
«Она рада нашим успехам!» — думал Женя, видя оживленный блеск в глазах матери, проникаясь к ней благодарностью и нежностью. Он вдруг почувствовал, что больше не в силах длить ссору, и тоном, каким давно уже не говорил с матерью, произнес:
— Мамочка...
И он стал говорить, что любит ее и ценит ее любовь и заботу и знает, что обидел ее, отдав ее подарок. Ольга Павловна слушала не перебивая, охваченная, как и сын, волнением.
— Я виноват перед тобой, я знаю... — закончил Женя. Голос его дрожал, из глаз готовы были брызнуть слёзы.
Так вот, наконец, эта минута, которую мать так долго ждала! Сын любит ее, раскаивается. Она победила в своем споре с сыном, хоть эта победа далась ей нелегко. Он снова ее — маленький, нежный, послушный сын!
— Но... — неожиданно услышала Ольга Павловна спокойный твердый голос, — я не мог иначе, не мог...
Обида едва не вспыхнула в ней с прежней силой.
Сын стоял перед ней, не по годам высокий, стройный, почти с нее ростом. В крепко сжатых челюстях, во всей его фигуре она прочла убежденность и непреклонность.
И вдруг Ольге Павловне вспомнился хмурый осенний день сорок первого года, и такие же виновато опущенные глаза, и такая же убежденность и непреклонность, и почти такие же слова. Правда сына, большая чем та, какой жила мать в своем споре с ним, открылась ей. Немногого стоил ее подарок в сравнении с тем, каким сейчас одарил ее сын, показав свое славное сердце! Две скупые слезы выкатились у нее из глаз. Ольга Павловна прижала сына к груди и долго-долго не отпускала.