– Да, так звали заклятого врага Джорджа Смайли. – Никогда не поверю, что он читает Ле Карре.
– Кого?
– Не важно. Итак, – продолжала я, – тебе нужна информация.
Речь шла о заказном убийстве.
С этого мы начали снова еще через два года, сидя в пустом помещении, разделенные полоской света, я в тени, невидимая ему, он – ослепленный лучом. Он был всегда спокоен, сдержан, вежлив, всегда сидел неподвижно, задавал лишь необходимые вопросы, никогда не позволяя себе перейти границу установившихся отношений, не позволяя себе ничего лишнего.
Четыре года назад я показала ему свое лицо.
Йоханссон специализируется на тяжелой работе, требующей внимания и терпения, с высокой степенью риска; его досье невозможно взломать. У него есть правила, хотя мне потребовалось время, чтобы их понять. Он никогда об этом не говорил.
Некоторым нравится наблюдать за последствиями. Они, не шевелясь, пережидают безмолвную, ледяную тишину, длящуюся секунды четыре, чтобы потом насладиться ужасом на лицах свидетелей, увидеть раскрытые рты с застывшим в них криком, объятия, выдающие желание укрыться.
Некоторые спокойно воспринимают сопутствующий ущерб – толпа очевидцев, кровь на асфальте – как издержки профессии. Он как раз один из них.
Некоторые выпускают вторую пулю в никуда, в хаос, несмотря на то что работа уже выполнена. Это для них развлечение. Йоханссон считает их больными людьми. Жизнью невинных он дорожит.
Его жертвы ни о чем не догадываются и не страдают, даже те, кто этого заслуживает: гангстеры, имеющие вкус к пыткам, женщины, продавшие собственных детей в секс-индустрию, вышедшие на свободу педофилы. Моральные принципы Йоханссона просты: их смерть предрешена, это решили за него, но ему выбирать, какой она будет.
Оправдывает ли его это или выставляет лицемером? Я не могу сказать. В моем мире мало хороших людей. Похоже, у меня неверная система отсчета.
Крейги до сих пор не может его понять. Любого человека постоянно мучили бы кошмарные воспоминания о том, что произошло с Канлиффом. Саймон же, напротив, стал лишь лучше делать свою работу.
Крейги прав: прошедшие годы сделали Йоханссона уверенным, методичным профессионалом, каждый удар которого выверен и почти идеален.
И все же я не перестаю удивляться, тот ли это человек, который скрывался на ферме после гибели Канлиффа, – признанный армией ненадежным – сидит сейчас передо мной.
Впрочем, он никогда не позволит мне этого понять.
Перед ним карта Программы – на ней ориентиры, которые ему надо запомнить, на случай непредвиденных обстоятельств, – он смотрит на нее, словно сканирует.
– Если возникнут проблемы, – прерываю я его, – немедленно звони Уитману. Он вытащит тебя максимально быстро. Но есть ограничения. Патрули?
Не отрывая глаз от схемы, Йоханссон произносит:
– «Ренджровер», три вооруженных бойца.
– Формально они курсируют по территории днем и ночью. Но в ночное время Программа, скажем так, блокируется. Ворота запираются. Патрули возвращаются на базы и остаются там до утра. – Я наклоняюсь вперед. – Если возникнут проблемы, тебе надо успеть выйти до шести, иначе застрянешь до утра.
Йоханссон кивает, по-прежнему глядя на карту.
– Что же касается цели, мы все еще не получили доступа к досье на всех заключенных. Ждем. Полагаю, они поступят в ближайшие несколько дней, но не исключено, что тебе придется идти без…
– Не важно. Это разведка.
– Филдинг не сказал, что она сделала?
– Что-то плохое.
– И все?
Он лишь пожимает плечами.
По крайней мере, не убийство. Если бы нам удалось ее найти, удалось бы все пояснить, она могла бы сделать заявление, способное взорвать Интернет и стать сенсацией в средствах массовой информации. Женщины всегда так делают. Я просмотрела записи судебных заседаний, списки разыскиваемых преступников и даже чаты на сайтах бывших заключенных, но не обнаружила ничего об этой женщине.
– Я не смогла ничего о ней найти, – говорю я. Ни слова в ответ. – Йоханссон, с ней надо действовать с должной осмотрительностью.
Впервые с начала нашего разговора он смотрит мне в лицо. Его глаза кажутся при таком освещении серыми, как Северное море, но я знаю, что они голубые. Взгляд говорит мне все, но он добавляет:
– Это просто разведка.
Он уходит уже в начале четвертого утра в воскресенье. Я сразу же отправляюсь в кабинет и уничтожаю файлы, а затем вхожу в систему видеонаблюдения здания и вижу, как Йоханссон пересекает фойе, кивнув ночному портье. Он минует главный вход, и вот уже в темноте ночи едва видна его безликая фигура в пальто. Мистер Никто. Пройдешь мимо и не обернешься.