— Никогда в жизни!
— Я и говорю: что бы ты без меня делал?!
Потянувшись, девушка соскользнула с дивана и направилась к встроенному в стену бару.
Этот зеркальный ларчик, игравший «Турецкий марш», едва створки его отворялись, был замечателен своим содержимым. Весь советский народ, от мала до велика, пришел бы в состояние столбняка, увидав пузатые прозрачные бутылки с заморскими этикетками и прозрачными жидкостями цвета драгоценных камней. Советский народ знать не знал, что на белом свете существуют подобные напитки и что пьют их не только за морями-океанами, но и в самом центре Москвы, на Ленинском проспекте. Впрочем, советскому народу этого знать и не полагалось.
— Папа сказал, что существует особый ритуал, как надо пить сакэ, но он ничего не запомнил, — сообщила Галина, снимая навинченную пробку с узкого бутылочного горлышка и наполняя рюмку бесцветной, как казалось издали, жидкостью. — Японцы сразу напоили папу, и он с непривычки захмелел, и хорошо, что дядя Боря из посольства незаметно увел его с приема и отвез в гостиницу. А то были бы неприятности, как пить дать! Попробуй.
Игорь взял протянутую рюмку, принюхался и, прежде чем опрокинуть содержимое, заговорщицки выпалил:
— Думаешь, удивила? Сакэ — это всего-навсего рисовая водка!
В первое мгновение Галина растерялась, а затем бросилась на него и принялась колотить в его широкую мускулистую под рубахой грудь кулачками. Игорь смеялся и шутливо пытался защититься.
— Бесстыжий! — кричала девушка. — Я с тобой больше не разговариваю, так и знай! Обманщик!
Вот скажу папе, пусть тебя с работы выгонят, тогда будешь знать!
Потасовка закончилась столь же быстро, как и началась.
Галина как бы невзначай прижалась к Игорю, он сжал ее в объятиях и прильнул к мягким губам.
С минуту было тихо — так тихо, что с улицы доносилось гудение троллейбусных штанг и гнусавые звуки автомобильных гудков.
Девушка наконец отпрянула от возлюбленного и, переводя дух после поцелуя, взъерошила его густую иссиня-черную шевелюру.
— Убить тебя, что ли? — прошептала она. — Чтоб никому не достался, кроме меня.
— Убей. Но все равно я только твой, — в тон отвечал Игорь.
— Врешь. А с циркачкой в Америке кто заигрывал, которая обручи вращает?
Ему стоило немалых трудов удержать на лице небрежное выражение:
— С какой еще циркачкой?
— Да ладно. Ты же понимаешь, я первая обо всем узнаю. Хоть ты там и прикидывался простым переводчиком.
— Не знаю никакой циркачки.
— Разумеется. Кстати, ты слышал, в цирке разбился кто-то. Какой кошмар! Говорят, прямо на глазах у зрителей…
Не ответив, Игорь извлек из бара бутылку французского коньяка и махом заглотнул добрые сто граммов под аккомпанемент «Турецкого марша».
Какое счастье, что ему хватило ума не взять с собой на представление Галину. То-то потом было бы неприятностей!
Казалось, девушка не обратила на его реакцию никакого внимания.
Она доверчиво прижалась к его плечу и, ущипнув губами за мочку уха, прошептала:
— У меня для тебя есть сюрприз. Во-первых, завтра в Доме кино американская картина, закрытый просмотр, мне принесли два билета. Во-вторых, папа сказал, на выходные дача целиком и полностью в нашем распоряжении. Он едет на охоту… с Никитой и остальными.
— Охота? — против воли удивился Игорь. — В такое время?
— Сколько тебе лет? — рассмеялась Галина. — Можно подумать, ты не знаешь, во что это выливается! Охотничий домик, стол, вино, банька… — Она сокрушенно покачала головой: — У папы последние пару лет сердце пошаливает, ему нельзя париться. Каждый раз боюсь, как бы там с ним чего-нибудь не приключилось. Это Никите хоть бы хны; папа говорит, у него такое здоровье, пахать можно!..
— Тс-с! — испуганно воскликнул Игорь, невольно оглядываясь по сторонам.
— Да ладно тебе, — беспечно взмахнула рукой девушка, — он и сам везде похваляется: мол, у них в роду Хрущевых все крепкие, он еще до коммунизма доживет. Я его на днях видела мельком, румянец во всю щеку, как у годовалого младенца. Ну что, ты рад?
— Румянцу?
— Глупый! Тому, что выходные мы проведем вместе, вдвоем.
— Понимаешь, какое дело, Галочка… — Игорь прошелся по комнате и остановился у окна, спиной к собеседнице, делая вид, что рассматривает простиравшийся перед ним урбанистический пейзаж. Он, как мог, оттягивал момент, когда надо будет сообщить о своем отъезде. Слезы, упреки — все знакомо, скучно, тоскливо.