— Не все успели. Надо было кое-какие дела закончить, — объяснил Гольдман.
— Понимаю… Но, к сожалению, пока ничем не могу помочь, — с сочувствием сказал комендант и беспомощно развел руками. Затем пояснил: — Часам к четырем-пяти дня все рассосется, и, надеюсь, тут же отправлю всех вас до Павлодара, а там пусть эти… — он жестом указал на морячка и его команду, — пусть они там павлодарского коменданта маузером стращают.
Окружение морячка напряженно ждало, чем закончится этот разговор.
— Ну что ж. Подождем, — спокойно сказал Кольцов и тем самым обезоружил крикливое окружение морячка.
— Во! Видали! Люди сразу всё поняли, — сердито взглянул на морячка комендант. — А ты…
— А у меня три вагона продовольствия, — огрызнулся морячок.
— Продовольствие — не патроны, — сказал комендант. — В империалистическую мы больше всего за боеприпасы беспокоились. Без боеприпаса верная смерть. А без продовольствия…
— Да не протухнет твое продовольствие, — поддержал коменданта Гольдман и тут же спросил: — А скажи мне, Андрей Степанович, не найдется ли в твоем хозяйстве приличного пассажирского вагона. У меня народ измотан недосыпами. Хоть бы в дороге отоспаться…
— А вот с этими горлохватами и поедете, — мстительно указал комендант на морячка. — У него всего двенадцать человек, а занимает не по чину весь спальный вагон.
— Но-но! Полегче! Горлохваты! — взъерепенился морячок. — А насчет вагона, то нам с посторонними нельзя. У нас секретное донесение… На нем пять сургучных печатей.
— А они — из ЧК, — убедительно произнес Андрей Степанович, кивнув на Кольцова и Гольдмана. — Они до всех секретов допущены.
— Насчет ЧК надо бы ещё проверить! — высказался кто-то из окружения морячка.
— Во-во! А то часто такие фармазоны[3] случаются. Один поляк когда-то себя за российского императора выдавал. Проверили, а при нем никаких документов, — поддержали моряки своего сотоварища.
— Вы б, граждане, документы предъявили. Чтоб никаких сомнений, — вежливо попросил морячок.
— Документы! — дружно поддержали его свои.
— Насчет документов не возражаю, — согласился Кольцов. — Время военное, — и достал из бокового кармана своей кожанки удостоверение. Морячок бегло его просмотрел, протянул пожилому товарищу. Тот, прежде чем принять его, старательно вытер руки о полу шинели и приладил на носу очки. Лишь после этого взял удостоверение, прочитал:
— Пол-но-моч-ный пред-стави-тель ВЧК! — и, восхищенно покачав половой, повторил: — Полномочный представитель! Скажи, пожалуйста! И круглая печать! Всё чин-чинарем! Это вроде как товарищ на все имеет полномочия. Может в печь тебя сунуть и пепел не востребовать!
Возвращая удостоверение Кольцову, морячок сконфуженно сказал:
— Извините, не сразу признали!
— То-то же, оглоеды! Теперь поняли, с кем ехать будете? — отомстил комендант компании морячка за бузу. — Моду взяли, чуть что, хвататься за маузер.
— Ну и ладно! Ну и не серчай! Будем живы, после войны замиримся!
— Охо-хо-хо… Когда еще эта война кончится… — вздохнул комендант.
— Дня через три. От силы — через четыре, — убежденно сказал самый крикливый из компании морячка, эдакий крепенький боровичок в мохнатой овечьей шапке.
— Это кто ж тебе такое сказал?
— Знакомая цыганка.
— Ты больше им верь, цыганам.
— Верю. Она мне года три назад, еще в самом начале революции, сказала: смело ступай на воину, живой вернешься, и в хозяйстве прибыль будет. И что? Недавно случаем односельчанина встретил. Он мне и говорит: у тебя, Матвей, сын родился.
— Как же это? На побывку вроде не ездил, — высказал сомнение кто-то из команды морячка.
— Я и сам поначалу сумлевался. С полковым ветеринаром советовался. Сказал, может такое быть. Вполне, говорит, природное явление — задержка у бабы вышла. И ту цыганку недавно повстречал. Твое, говорит, дите.
— И правильно! И верь! — сказал пожилой. — Мужик в хозяйстве, чем не прибыль.
— И я так подумал, — согласился боровичок. — И что самое интересное, я опосля этого смерти перестал бояться. Могет, и на этот раз цыганка не сбрехала: живой с войны возвернуся.
Зазвонил телефон. Комендант схватил трубку, просипел:
— Ты, Забара? Погоди малость! — и, прикрыв ладонью трубку, нарочито сердито сказал посетителям: — А ну, братва, выметайтесь в залу! Накурили, наплевали! Не кабинет, а хлев, ей-богу! — и вновь приложил трубку к уху. — Слухай меня, Забара! Ты встречку помалу освобождай! Выпускай до меня груженые!
Посетители тихонько, на цыпочках, следом за Кольцовым и Гольдманом, освободили кабинет военного коменданта.
* * *