Приговор приведен в исполнение в тот же день. Тело бросили в общую могилу на Донском кладбище. А затем уничтожили и труд — рукописи Клычкова, изъятые при обыске, были сожжены по акту через два года, 2 сентября 1939‑го.
«Я ТЕБЯ ДОРИСУЮ!..»
Так оно и случилось, как предсказал в своей «Раненой песне» поэт–хулиган Павел Васильев. Жены расстрелянных писателей пошли вслед за ними в тюрьмы, а потом в лагеря — только за то, что были женами своих мужей. Вера, Глафира, Елена, Нина, Анна… Большинство из них, объявленные ЧСИР — членами семей изменников Родины и осужденные ОСО, стали узницами АЛЖИРа — Акмолинского лагеря жен изменников родины в степях Казахстана.
Это была секретная операция государственного масштаба. Согласно оперативному приказу Ежова № 00486 от 15 августа 1937‑го, чекисты должны были немедленно приступить к «репрессированию жен изменников Родины, членов троцкистских, шпионско–диверсионных организаций», причем аресту подлежали не только, так сказать, «наличные» жены, но «также жены, хотя и состоящие с осужденным к моменту его ареста в разводе, но знавшие о контрреволюционной деятельности осужденного, но не сообщившие об этом соответствующим органам власти».
Участь детей тоже была предрешена. «Всех оставшихся после осуждения детей–сирот размещать… в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет — в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей… и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов». И еще одна деталь этого приказа — только вдумайтесь! — направляемые в детдома группы детей должны были составляться «с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попали дети, связанные между собой родством или знакомством». Развеять по свету, чтоб никогда уже не собрались.
ОСО при НКВД СССР… ЧСИР… АЛЖИР… Страшные символы изуродованного языка и нечеловеческого существования. Какая жуткая реальность — прожить жизнь внутри этих аббревиатур! Ведь главное — следовать своему предназначению, отвечать Божьему замыслу о тебе. Если это невозможно — человеческий образ искажается, теряет первородство, превращается в социального манекена. Прожить не свою жизнь — это почти как умереть.
Вдова Михаила Герасимова Нина, и сама писавшая стихи и прозу, уже после своего освобождения, в 1953‑м, обращается с письмом к Берии. Это тоже трагический документ эпохи:
«Дорогой товарищ Берия Лаврентий Павлович!
Обращаюсь к Вам, умоляю Вас о помощи…
Я склоняюсь перед Вами на колени — помогите мне вернуться к моему творческому труду. Клянусь Вам памятью нашего дорогого вождя товарища Сталина, клянусь жизнью своей единственной и любимой дочери, клянусь своей жизнью, отданной от всей души моей земле. Только Вы своей могущественной рукой можете вернуть меня к жизни. Выше искусства для меня нет жизни. А меня все боятся. И наши литературные столпы не решаются мне помочь. А я, находясь там, иногда себя чувствовала легче, находя разрядку в моих честных выступлениях при многочисленных аудиториях, начиная с серьезных, проницательных чекистов.
Желаю Вам долгих, долгих здоровых лет. Желаю, чтобы Ваше назначение на пост Министра МВД еще больше укрепило и прославило наше гениальное отечество. И имя Ваше было прославлено и врезано золотыми буквами в историю всего счастливого человечества.
От всего сердца — Нина Герасимова.
24 марта 53 г. Невинномысск. Проездом».
Не хочется даже ничего говорить. Это письмо — пример социальной патологии, свидетельство нашей истории, как истории болезни.
Есть особый феномен в нашей литературе, особая миссия и даже добровольная «должность» — «писательская вдова», спаситель, хранитель, публикатор и пропагандист сочинений своего мужа. Среди наиболее известных — Надежда Мандельштам, Елена Булгакова, Алла Андреева, но в этой череде замечательных женщин, судеб зачастую куда более трагических и героических, чем вошедшие в историю «декабристки», есть и другие, менее известные и не так ярко проявившие себя в слове, но не менее любящие и самоотверженные. Среди таких — и Елена Вялова — Васильева, собиравшая по крохам стихи Павла для первого, посмертного его сборника.
Похожая судьба и у других вдов писателей, объявленных «врагами народа». Почти все они после возвращения из лагерей и ссылок, — кто через десять, кто через пятнадцать, кто через двадцать лет, поседевшие, битые неволей, невзгодами и непосильным трудом, с подорванным здоровьем, — посвятили остаток жизни памяти мужей: собирали и пробивали в печать их сочинения, делали все, чтобы о них не забыли.