Произошла мутация сознания, навязывались новые понятия и представления о человеке и человечестве, выраженные особым, языкоборческим, извращенным жаргоном. «Каэрлица» не просто встречаются друг с другом, а «устанавливают связь», и встреча превращается в «сборище», на котором укрепляется «каэрдружба» и, стало быть, может вспыхнуть и «каэрлюбовь», в результате которой возникают ЧСИРы — члены семей изменников родины, то бишь жены и дети, родня…
Каждый из писателей дал в руки следователей свой список, перечень коллег, на Лубянке литературные имена без конца перетасовывались, пока наконец не застывали в окончательном виде — в сталинском расстрельном списке.
То же превращение имени в номер, те же штампы, тот же портрет преступника — по его же собственному описанию. И маниакальная идея у всех: средоточие зла — Сталин и его надо убрать. Мысль в общем–то правильная, но дальше ее, мысли, дело и не идет.
Если раньше писатели жили под контролем, то теперь — под конвоем. И всех вели к одному концу. Все так или иначе оказывались в длинной, нескончаемой очереди — к сталинскому расстрельному списку и расстрельному рву.
15 марта 1938‑го этот ров принял еще двух крестьянских поэтов, друзей Есенина, — Петра Орешина и Василия Наседкина. Вместе с ними был казнен литератор Николай Федосеевич Рождественский, подробности жизни которого, к сожалению, узнать не удалось.
Но неужели все писатели — такие пропащие? Нет, есть и среди них светлые исключения, правда, и те с какими–то пятнышками, с червоточинкой. Загадкой предстал перед Наседкиным Андрей Платонов.
«У Андрея Платонова я бывал тоже два–три раза. По–моему, он молчаливым был со всеми. Политических разговоров он никак не поддерживал, беседы проходили только в рамках литературных дел. А когда я жаловался на трудности жизни вообще, он отмалчивался. Во время одной беседы я как–то задал ему вопрос — откуда у него такой пессимизм и страдания, которые чувствуются почти в каждом его рассказе? Вместо ответа Андрей Платонов лишь улыбнулся. В общем, А. Платонов представляется мне и психологически, и политически человеком больным и ни во что не верующим».
Платонов лишь улыбнулся… Он уже давно написал свое «письмо Ежову», акт капитуляции, как бы пережив возможную казнь в будущем, письмо по стилю и смыслу — абсолютно такое же, как те, что напишут братья–писатели через несколько лет на Лубянке. А может быть, и кошмарнее — по тому чудовищному хаосу, какой внесло советское государство в души своих подданных.
Письмо это, от 9 июня 1931‑го, в официальные печатные органы, «Литературную газету» и «Правду», — открытое обращение к власти, вернее, к ее воплощению — Сталину. Дело было после разноса вождем, а вслед за ним и советской печатью повести Платонова «Впрок».
«Нижеподписавшийся отрекается от всей своей прошлой литературно–художественной деятельности, выраженной как в напечатанных произведениях, так и в ненапечатанных. Автор этих произведений в результате воздействия на него социалистической действительности, собственных усилий навстречу этой действительности и пролетарской критики пришел к убеждению, что его прозаическая работа, несмотря на положительные субъективные намерения, приносит сплошной контрреволюционный вред сознанию пролетарского общества…»
Донос на самого себя. Да он прямо в тюрьму просится!
«Нижеподписавшийся не понимал, что начавшийся социализм требует от него не только изображения, но и некоторого идеологического опережения действительности — специфической особенности пролетарской литературы, делающей ее помощницей партии…
Каждому критику, который будет заниматься произведениями Платонова, рекомендуется иметь в виду это письмо».
К счастью для Платонова, сочинение сие, которое писал словно не он, а один из его фантасмагорических героев, тогда не было опубликовано.
Место Наседкина лубянские шулера несколько раз меняли в контрреволюционных колодах. Начали с компании Карпова — Макарова, потом он был переброшен к Клычкову, затем — к Воронскому и наконец попал к «сибирякам», где главным козырем был Валериан Правдухин.
Под занавес Наседкин выкинул номер: представ перед судом Военной коллегии, он отверг свою вину. От своих показаний отказался, назвав их ложными, выжатыми под воздействием следствия.