– Командирам боевых частей, начальникам служб прибыть в центральный пост на доклад! – разнеслось по отсекам.
Командир атомохода капитан первого ранга Титлов – маленький, скоренький, метр с небольшим (карманный вариант героя) – нырнул через переборку в третий отсек.
Лодка в доке. Средний ремонт. Ее режут, аж верещит; съемные листы отваливают, оборудование выдирают, и обрубленные кабели торчат как пучок скальпированных нервов. Всюду сварка, запах гари. Завод чувствуется. Личный состав уже бродит в обнимку с работягами, как стадо.
Всех подтянуть! Всех надо подтянуть! Занять, поставить задачу! Вставить всем подряд без разбора! Чтоб работалось! И без продыха! Никакой раскачки! Люди должны быть заняты! Не разгибаясь! Никакого простоя и спанья! Иначе – разложение! И офицеры! Офицеры! Офицеры! Начать прежде всего с офицеров! Сегодня же начать!
Командир Титлов вбежал в центральный.
– Смир-на-а!!!
Даже пневмомашинки замерли. Собранные командиры боевых частей образовали коридор, по которому он промчался до командирского кресла, как бычок, прибывший на корриду, добежал и рухнул в него. крикнув влет:
– Вольно!
В момент падения командирское кресло развалилось, просто трахнулось на палубу, старо было слишком, не выдержало, трахнулось, и командир Титлов вывалился из него, как младенец из кулька, скользнул по засаленной палубе и закатился под раскуроченный пульт… въехал. Голова сработала как защелка. Защелкнула. Никто не успел отреагировать.
– Эй! – крикнул командир Титлов, лежа на палубе распяленный, хоть горло у него и было зажато. – Чего встали?!
Этого было достаточно; все очнулись и пришли в движение – бросились выдергивать его за ноги, отчего рот у командира закрылся сам собой. Командир сопротивлялся, боролся, шипел:
– Порвете, суки, порвете… – лягался и матюгался.
Тогда все бросились корчевать пульт, на Титлова два раза наступили невзначай.
– Раздавите, курвы, раздавите, – рычал командир, – тащите домкрат, бар-раны…
Домкрат нашли после обеда; достали командира, поддомкратив, к вечеру.
Командир лично руководил своим доставанием.
Заняты были все.
Особенно офицеры.
Все подтянулись.
Когда командир встал, он вставил всем подряд!
Без разбора!
Чтоб работалось!
И без продыха!
Вот так вот!
А – как – же!..
– Свистать всех наверх! Кому сказано?! Чего не ясно?! Ко мне-е!.. Прыжка-ми-и!.. На полу-сог-ну-ты-х!..
– Саня?
– А?
– Ты чего?
– Да так, нужно же себя немного взбодрить.
Сейчас утро. Мы с Саней живем в одной каюте. Я еще лежу, а он стоит перед умывальником, бреется и орет, придурок.
Видно, что настроение у него замечательное. Сегодня воскресенье, а вчера у нас Саня по заливу плавал. Я думал, заразу какую-нибудь подхватит, а он ничего, жив, красавец. Вы, конечно, знаете портопункт Змеиный, Это наше место службы. Там ничего нет, кроме причала и двух гнилых корыт – наших катеров. А ночуем мы с противоположной стороны, куда нас доставляет катер.
Катер отходит в 18.00. Опоздаешь – останешься скулить на берегу. Вчера Саня опоздал. Уже концы отдали, как он на горке появился и с быстротой вихря кубарем скатился вниз и с ходу, с пирса, в шинели, в отчаянном прыжке пытался достичь катера. Не долетел метра три, плюхнулся в воду и начал медленно и хладнокровно тонуть. У всех горло перехватило, а потом взметнулись все, как стая фестивальных голубей, и начали кидать в воду все что попало, чтоб этот пришлепнутый за что-нибудь зацепился. Ход сбросили, бомбим его разными предметами, не имеющими ничего общего со средствами спасения, а он молча погружается.
Наконец багром зацепили и подтянули к борту. Потом отпаивали. Словом, ночь прошла чудесно, и вот теперь он веселится, идиот.
И снова завод – вонь – мрак – сварка – резка. Все время что-то вырывают и уносят, вырывают и уносят. Туда-сюда по центральному ходят люди. Работяги, разумеется, в ватниках, шапках, окаменевших сапогах. В центральном бедлам и непрекращающиеся звонки телефона. Только трубку положил – она опять задергалась. Ошалевший дежурный всякий раз хватается за телефон и говорит:
– 424 заказ, дежурный…
Наконец – после трехтысячного звонка – он не выдерживает и рявкает в трубу:
– Гестапо!!!
Центральный онемел, там, в трубке, тоже, потом оттуда раздается несчастненькое такое:
– Извините…
Минут пять не звонит никто, потом робкое – дзинь!
– 424 заказ, дежурный…
– О! – говорят в трубке и, повернувшись к кому-то: – А ты говорил «гестапо»!..