Я обернулся и увидел нашего коменданта. Он смотрел на меня.
— Почему у вас зашит зад?!
А-а… это он про шинель. Шинель у меня новая, а складку на спине я ещё не распорол. Это он про складку.
— Разорвите себе зад, или я вам его разорву!!!
— Есть… разорвать себе зад…
Все коменданты отлиты из одной формы. Рожа в рожу. Одинаковы. Не искажены глубокой внутренней жизнью. Сицилийские братья. А наш уж точно — головной образец. В посёлке его не любят даже собаки, а воины-строители, самые примитивные из приматов, те ненавидят его и днём и ночью; то лом ему вварят вместо батареи, то паркет унесут. Позвонят комендантской жене и скажут:
— Комендант прислал нас паркет перестелить, — (наш комендант большой любитель дешёвой рабочей силы). Соберут паркет в мешок, и привет!
А однажды они привели ему на четвёртый этаж голодную лошадь. Обернули ей тряпками копыта и притащили. Привязали её ноздрями за ручку двери, позвонили и слиняли.
Четыре утра. Комендант в трусах до колена, спросонья:
— Кто?
Лошадь за дверью.
— Уф!
— Что? — комендант посмотрел в глазок.
Кто-то стоит. Рыжий. Щёлкнул замок, комендант потянул дверь, и лошадь, удивляя запятившегося коменданта, вошла в прихожую, заполнив её всю. Вплотную. Справа — вешалка, слева — полка.
— Брысь! — сказал ей комендант. — Эй, кыш.
— Уф! — сказала лошадь и, обратив внимание влево, съела японский календарь.
— Ах ты, зараза с кишками! — сказал шёпотом комендант, чтоб не разбудить домашних.
Дверь открыта, лошадь стоит, по ногам дует. Он отвязал её от двери и стал выталкивать, но она приседала, мотала головой и ни в какую не хотела покидать прихожей.
— Ах ты, дрянь! Дрянь! — комендант встал на четвереньки. — Лярва караванная! — И прополз у лошади между копытами на ту сторону. Там он встал и закрыл дверь. — Пока придумаешь, что с ней делать, ангину схватишь.
— Скотина! — сказал комендант, ничего не придумав, лошади в зад и ткнул в него обеими руками.
Лошадь легко двинулась в комнату, снабдив коменданта запасом свежего навоза. Комендант, резво замелькав, обежал эту кучу и поскакал за ней, за лошадью, держась у стремени, пытаясь с ходу развернуть её в комнате на выход.
Лошадь по дороге, потянувшись до горшка с традесканцией, лихо — вжик! — её мотнула. И приземлился горшочек коменданту на темечко. Вселенная разлетелась, блеснув!
От грохота проснулась жена. Жена зажгла бра.
— Коля… чего там?
Комендант Коля, сидя на полу, пытался собрать по осколкам череп и впечатления от всей своей жизни.
— Господи, опять чего-то уронил, — прошипела жена и задремала с досады.
Лошадь одним вдохом выпила аквариум, заскользила по паркету передними копытами и въехала в спальню.
Почувствовав над собой нависшее дыхание, жена Коли открыла глаза. Не знаю, как в четыре утра выглядит морда лошади, — с ноздрями, с губами, с зубами, — дожевывающая аквариумных рыбок. Впечатляет, наверное, когда над тобой нависает, а ты ещё спишь и думаешь, что всё это дышит мерзавец Коля. Открываешь глаза и видишь… зубы — клан! клан! — жуть ампирная.
Долгий крик из спальни возвестил об этом посёлку.
Лошадь вытаскивали всем населением.
Уходя, она лягнула сервант.
Кубрик
Кубрик. 14.00. Воскресенье после праздника. Воздух голубой, табачный.
Старом с утра услал всех на корабль, не сказав, чем же заниматься после обеда. Стиль работы — раздать работу и слинять.
Помощник командира не может после обеда распустить офицеров по домам вот так сразу и поэтому строит личный состав.
— В две шеренги по подразделениям становись! Равняйся! Смирно! Вольно! Командирам подразделений сделать объявления! Строй зашелестел.
— Разойтись по тумбочкам! — вспоминает помощник. — Бумага, застеленная в тумбочки, уже грязная, бирок нет, чёрт-те что, вопрос вечный, как мир! Командиры подразделений! По готовности предъявлять тумбочки лично мне.
Разошлись по тумбочкам. Из рундучной хрипящий в наклоне голос:
— Это чьи ботинки? В последний раз спрашиваю!
По коридору:
— Савелии! Савелии! Савелии! Где эта падла?
Савелии — матрос. Его вечно теряют и вечно ищут.
Штурман. Высокий, крупный, рыжий. Садится и берёт гитару, мурлычет: «Н-о-чь ко-рот-ка…». Красивый баритон. К нему подлетает помощник:
— Валерий Васильевич! Вы готовы предъявить свои тумбочки?
Штурман смотрит в точку и говорит только после того, как выдержана «годковская пауза» — пауза человека, прослужившего на восемь лет больше помощника: