— Сам-то ты кто такой? — крикнула я. — Наглец — вот ты кто. Спекулянт несчастный!..
Кажется, только такое обвинение могло встревожить его. Ребята сразу притихли. Аркадий весь подобрался, ощетинился: не ожидал нападения с моей стороны. Зрачки от бешенства сузились и кололи, как острия иголок. Ноздри напряглись. Но спросил глухо и сдержанно:
— Я тебе, — лично я и лично тебе, — продавал что-нибудь?
— Да. Продавал.
— Докажи.
— Докажу, — сказала я настойчиво. Мне хотелось его уничтожить. — Из-за границы отец шлет посылки с вещами, а ты все это тут сбываешь.
— Клевета!
Я оглянулась на Берзера— он должен меня поддержать.
— Это не клевета, — подтвердил Боря. — Нам всем известно, Растворов, что ты замешан в торговых махинациях.
Аркадий хлопнул ладонью по столу, прохрипел оскалясь;
— Прекратите безобразия! У вас нет доказательств!— Листки протокола, который вела одна из девушек, от удара слетели на пол, и Аркадий гневно отшвырнул их ногой под стол. — Вот ваши доказательства!..
Борис Берзер медленно поднялся, кровь отлила от его лица. Они стояли, разделенные столом, и смотрели в глаза друг другу.
— Подними, — проговорил Берзер. — Подними листки. Если забыл, где находишься, мы напомним.
— Я знаю, где нахожусь, и произвола не допущу!
— Подними листки, — повторил Берзер.
Аркадий принужденно нагнулся, подобрал бумаги и положил на край стола.
— Мы знаем и про кофточки, и про юбки, и про ковры, и всякое другое барахло, которым ты торговал, — сказал Боря, садясь на место.
— И доказательства есть, — подтвердила я; меня бил озноб от возбуждения, от запальчивости. — Попросите сюда Елену Белую...
Петр Гордиенко добавил, напоминая Аркадию:
— Которой ты угрожал расправой.
— Я не угрожал.
— За что же тебя назвали фашистом?
Аркадий проворчал что-то невнятное и отодвинулся к Сезу и Вадиму, сел между ними.
Берзер мигнул студенту, сидящему у двери:
— Володя, выйди, поищи Лену...
Как только Володя скрылся за дверью, в аудитории наступила тишина. Кирилл Сез опять подступил к столу и опять всей своей массивностью навис над Берзером:
— Я категорически против вызова Елены. Я против очных ставок и перекрестных допросов. Что это — заседание бюро или суд?
— Да, суд, — сказал Боря, — если тебе так хочется.
Я подумала: хорошо бы почаще устраивать такие суды над бесчестьем, над стяжательством, индивидуализмом, мошенничеством и выносить бы самые беспощадные приговоры, а не ждать, когда все это само по себе куда-то исчезнет!..
Вошла Елена Белая, остановилась у двери, бледная и поразительно красивая. На ней была бледно-голубая вязаная кофта, купленная у Аркадия, и темная плиссированная юбка.
Аркадий исподлобья, выжидательно взглянул на нее и отвернулся, мрачно теребя бороду.
Борис Берзер спросил:
— Лена, ты знаешь, зачем мы тебя пригласили?
— Да.
— Что ты скажешь по этому поводу?
— Ничего.
— То есть как?
— Не скажу — и все.
Кирилл Сез опять хохотнул. Я была озадачена.
— Лена, что с тобой?
— Ничего. — Она стояла, прислонившись спиной к двери, заложив руки назад. — Ребята, не спрашивайте меня об этом. Пожалуйста.
— Ты его боишься?
Елена взглянула на Аркадия. Зрачки его теперь то расширялись, то сужались, точно дышали жадно и нетерпеливо.
— Нет, не боюсь, — проговорила она и как будто с облегчением вздохнула. — Раньше боялась, теперь не боюсь. Занимается он спекуляцией или нет, это ведь не должно иметь решающего значения при разборе этого человека. Это лишь одна грань его существа. Он по духу своему, по убеждениям, по цели в жизни — дать людям поменьше, а урвать от них побольше — чужой для нас человек. Вот и все.
— Демагогия! — бросил Аркадий через плечо; он опять повеселел: обвинение в спекуляции не состоялось, а оно — главное.
Елена по-прежнему стояла у двери, не двигаясь, опустив голову.
Я позвала ее:
— Лена!.,
— Если тут выступала Женя, — произнесла она с большим принуждением, — то она сказала правду.
— Мы в этом были уверены, — отметил Борис Берзер. — Ты еще что-то хочешь сказать, Лена?
— Да. — Она взглянула на Аркадия и потупилась.
— Говори, здесь все свои, — подбодрил ее Берзер.
Елена повернулась к Растворову:
— Ты мне говорил насчет замужества...Так вот знай: я никогда не выйду за тебя замуж. Я лучше умру, чем выйду за тебя. Ты не человек, ты самое омерзительное чудовище. Ты как зараженный чумой, тебя нужно изолировать от людей.
Аркадий подлетел к ней, схватил за плечо:
— Думай, что говоришь!
— Не прикасайся ко мне — крикнула Елена. — Ты мне ненавистен. Если бы я могла, то уничтожила бы тебя без всякого сожаления. Как я счастлива, что могу тебе это сказать в лицо — нашла силы. Впервые.
Рот его разомкнулся, обнажив белый оскал. Он замахнулся на нее кулаком.
— Ну, ударь! — Она чуть вскинула лицо. — Единственно на что ты способен — это ударить женщину.
Петр Гордиенно подошел к Растворову и в упор посмотрел ему в глаза.
— Отойди, — сказал он.
Аркадий словно очнулся, тряхнул головой. Кулак его разжался, рука опустилась.
— Ладно, — бросил он Елене. — Это слишком ничтожная кара для тебя... — Повернулся и сел на место. Пальцы его дрожали.
Борис Берзер взглянул на Петра и объявил:
— Слово имеет секретарь комсомольской организации стройуправления товарищ Гордиенко, руководитель молодежной бригады.
Петр говорил, как всегда, сдержанно, но с внутренним напряжением: о высоком назначении человека, о долге перед народом, который нас учит, об ответственности молодого человека перед будущим и о той ничтожной кучке молодых людей, — о так называемых стилягах, — которая «изрядно намозолила нам глаза...».
— Эта ничтожная кучка, — заявил Петр, — вредна главным образом тем, что, разлагаясь, смердит и смрадом своим заражает здоровую, но еще не окрепшую духом молодежь, сеет вокруг самые опасные микробы: барское презрение к труду, к человеку труда. «Пускай работают другие, трактор пускай работает, он железный, а я должен наслаждаться жизнью...» — вот их жизненные взгляды и убеждения. Сытость и павлинье оперение — вот их идеал. Стиляги — это одна из разновидностей мещанства, самая, пожалуй, реакционная, обладающая всеми свойствами паразитов. Дикие инстинкты их прикрыты модными и яркими одеждами, часто даже хорошими манерами. Но глаза ничем не прикроешь. А они выдают и пустую душу, и наглость, и цинизм. И если в душе нет ничего святого, то такие люди могут в любую минуту выдать, предать, продать. Максим Горький в свое время говорил, что от хулигана до фашиста — один шаг. А по-моему, от такого стиляги до фашиста тоже один шаг... Растворов — типичный представитель этой ничтожной кучки. — Петр повернулся к Аркадию, Сезу, Вадиму: — И как же вы надоели нам, бездельники. Уйдите с нашей дороги, не мешайте нам жить!..
Аркадий даже не смутился. Он нагло рассмеялся в лицо Петру:
— Вот бы не подумал, что простой работяга из Юго-Западного района может произносить такие зажигательные речи. Ну, прямо оратор, Демосфен! — И вдруг, сорвавшись с места, подлетел к Петру. — Не меня нужно обсуждать, а тебя: ты увел у меня девушку! И ты же выступаешь с обвинительными речами. Эх вы, демагоги!
Петр спокойно отстранил его от себя.
— Отойди. В каждом твоем слове сквозят цинизм и пошлость. Вот вопль мещанина: «Как смеет уйти от меня девушка, если она мне нравится, если она мне нужна?!»
Обычная и всегда чуть насмешливая невозмутимость покинула Аркадия, он взмахнул перед лицом Петра кулаками и взвизгнул:
— Сволочь!.. Пошел отсюда!..
Даже друзья Аркадия, Вадим и Кирилл Сез, были озадачены внезапной вспышкой его ненависти.
— Отойди, — повторил ему Петр.
— Растворов, сядь на место. — Боря Берзер вышел из-за стола. — Ты ведешь себя так, точно совсем не дорожишь комсомолом, институтом.