После той беседы бригада как-то зашаталась, точно строй солдат, вдруг пошедший не в ногу. Окончательное согласие дали восемнадцать человек. Шесть человек отказались. Шестеро еще колебались.
Общежитие казалось нам чужим, угрюмым. Мы доживали в нем последние дни. Скорее бы вырваться на простор!..
Ребят изумляла выдержка Петра. Все свои невзгоды, надежды, боли он как будто упрятал глубоко внутрь, подальше от взоров других. На поверхности, на виду— оживленность, шутки, веселое внимание. Еще ярче била в глаза белизна рубашки, белизна зубов. Мы знали, он терял здесь все:вечерний институт, первое место в списке на получение квартиры. Здесь оставалась Елена. Взамен всего этого — дорога в неизвестность, где все чуждое и неизведанное, где можно найти все или ничего.
Елена пришла через несколько дней после собрания под вечер. Она сняла пальто и повесила на гвоздь в косяке. Нарядно одетая — яркая, колоколом, юбка, голубая вязаная кофта, высокие каблучки, — она выглядела «возмутительно красивой», как определил бы Скворцов. Улыбаясь, она смотрела на Петра молча и преданно, как бы спрашивая: «Ну как, хороша я?»
— Ты уходишь? — спросила Елена.
— Да. Я пропустил много лекций.
Елена понурила голову, упали, наползая на щеку, волосы.
— Опять я одна...
— Привыкай, Лена.
— Не хочу привыкать! — почти выкрикнула она сквозь слезы. — Хоть последние дни провести вместе. Не уходи! Слышишь? Алеша, скажи ему, чтобы он остался.
Я с сомнением пожал плечами.
— Бесполезно. Раз решил, то уйдет. Такой уж у него характер.
— Ужасный характер, — отметила Елена сердито. — Впрочем, лучше такой, чем никакой. — Она опустилась на койку и понурилась. — Какая тоска, ребята!..
Петр стоял у тумбочки и укладывал в портфель тетради и книги. Я спросил Елену безразличным тоном:
— Женю встречаешь?
— Нет. Она живет на даче. У нас ведь каникулы. Да мне и видеть ее не хочется. Некоторые вещи невозможно простить... — Елена покосилась на Петра. — Что же мне делать, Петр? Идти домой, на сундук, на глаза отцу, деду с бабкой?
Он растерянно развел руками, не зная, что ответить.
— Сходите с Алешей в кино...
— С Алешей... — Елена усмехнулась с горечью. — Я не узнаю себя, ребята. Просто поражаюсь, какая я дурочка. Бегаю за Петром, как собачонка. Жду чего-то. А зачем?
Петр долгим взглядом посмотрел ей в глаза.
— Потому и ждешь, что знаешь, я люблю тебя.
Она слабо улыбнулась. Он притянул к себе ее голову и губами коснулся бровей.
Елена вдруг обхватила его шею руками. Я отвернулся к окну.
— Возьми меня с собой!.. — усльшал я ее шепот, почти мольбу. — Пожалуйста, возьми, Петр. Куда хочешь, поеду за тобой...
— Возьму, — прошептал он в ответ. Затем я услышал вздох Елены, такой глубокий, с легким стоном, точно она освободилась от душевного гнета. Я никогда не думал, что вздохом можно выразить счастье.
— Может быть, мне пропустить сегодня? — спросил Петр.
— Нет, — сказала Елена. — Ты и так много пропустил из-за меня. Иди. Я тебя провожу... До свиданья, Алеша.
— До свиданья, Лена, — ответил я.
Я остался один. Я вдруг ощутил какую-то неловкость — с некоторых пор я стал побаиваться одиночества. Меня выручили брат Семен и Лиза. Я немало удивился; никогда еще я не видел их нигде, кроме дома, вместе.
— Чем я обязан такому нежданному посещению, — сказал я, принимая от Лизы пальто; она разрумянилась, от нее исходила душистая морозная свежесть.
— А ты что, не рад? — спросил Семен, сбрасывая на кровать свой пиджак и поправляя галстук на чистой белой рубашке.
— Напротив, — объявил я немного торжественно, чтобы скрыть свою радость. — Думал, что одному придется коротать время. Выходит, судьба не забывает обо мне и не оставляет одного. Прошу садиться!
Семен вынул из кармана бутылку водки и широким щедрым жестом водрузил ее на середину стола. Я усмехнулся.
— Не расстаешься! Неизменная и единственная спутница жизни.
— Не надо так, Алеша. — Семен потер руки от предвкушения выпивки. — Скромные человеческие слабости следует или не замечать, или прощать. Мы ведь не ангелы. Нет, дорогой, все мы далеко не ангелы. Тем мы и хороши! Люди. Кроме того, если ты хочешь знать, меня принудили купить эту влагу. — Семен как-то победоносно взглянул на жену.
— Это я заставила его купить, — призналась Лиза, садясь к столу.
— Ты, конечно, страшно боролся против такого насилия? — Я подмигнул Семену.
Семен засмеялся.
— Можешь себе представить!.. Что у тебя есть закусить — выкладывай. Выпьем, братишка, может быть, в последний раз: закатишься в такую даль, что и свидеться, может, не придется, — будем чокаться мысленно, на расстоянии тысяч километров.
Я открыл банку рыбных консервов, нарезал колбасы, сходил к тете Даше за маринованными огурцами.
— Богатейший ужин получился! воскликнул Семен; разливая водку.
— Лиза, поддержи нас.
Лиза отставила от себя рюмку.
— Погодите, ребята, — сказала она. — Сперва поговорим немного. Сема, поставь пока свою стопку. Алеша, это я упросила его привезти меня к тебе. И отец тоже послал. Знаешь, после того вечера, старик всю ночь не спал, — крепко, видно, переживает. Он сказал нам: поезжайте, объясните ему, что я погорячился и наговорил лишнего, что так дело оставлять нельзя, что нельзя вам с Женей разъезжаться в разные стороны, чтобы ты приложил все старания, но Женю вернул. И мать просила. Мы с Семеном тоже так думаем, Алеша; пожалуйста, сделай так, чтобы у вас все наладилось... — Она взглянула на меня синими и чистыми своими глазами, смущенно и просительно. Веснушки на переносице, те веснушки, которые когда-то казались бурыми пятнами, теперь словно расцвели — маленькие и частые, они придавали лицу обаяние и свежесть. Мне приятно было смотреть на нее. Она полной чашей хлебнула горечи из своего семейного разлада, измерила всю глубину женского отчаяния и безнадежности, и сейчас, воскресшая, но не забывшая безрадостных своих дней, когда смерть была ей дороже жизни, стояла за то, чтобы такое горе никогда не входило в другие семьи. — Ты не должен допустить до разрыва, Алеша. Ты даже не представляешь, что это такое — разрыв в семье...
За стеной кто-то бренчал на гитаре, бесконечно и однообразно. Из дальнего конца барака доносились звуки гармошки и негромкая песня. Кто-то тяжело топая каблуками, пробежал по коридору, и на столе у нас зазвенел стакан, мелко ударяясь о бутылку, я молчал, думая об отце; старику было больно оттого, что и у меня, которого он любил больше всех и на которого надеялся, жизнь тоже пошла на перекос. Мне было до тоски жаль его.
Семен вспомнил, что он старший, и попросил серьезным, как бы отеческим тоном.
— Сошлись вы оба — коса и камень, повздорили и разлетелись. Сходи ты к ней, Алеша, поговори, объясни. Вы же не чужие, поймете друг друга. Я бы сходил, честное слово...
— Не я от нее ушел, — сказал я кратко.
Лиза остановила меня.
— Почему ты решил, что она от тебя ушла? Соскучилась по родным, вот и уехала. А ты сразу надумал бог знает что...
— Уехала повидать родных и вот уже неделю не возвращается, — заметил я с горькой иронией. — Да если бы она мне сказала, что соскучилась по матери и хочет ее повидать, разве я стал бы ее удерживать? Я не изверг какой-нибудь. Пожалуйста, поезжай. Нет, она отправилась к отцу за поддержкой: генерал явится сюда к нам и заберет нас обоих, несчастненьких, бедненьких, обездоленных, к себе, под свое генеральское крылышко. Вот на что она надеялась
Семен порывисто вскочил, чуть не разлил драгоценную влагу из своей стопки — так удивился.
— Неужели она за этим уехала, за поддержкой к отцу? — спросил он. — И ты обиделся? И в этом вся причина? Ну, и дурак же ты, Алешка! Сроду не видел таких дураков. Я бы не то что обижаться да переживать, я бы на твоем месте стремительно собрал все свои манатки и одним мигом умчался бы отсюда. С великим моим стремлением! Только бы меня здесь и видели! Лишь бы приняли в семью...