1. Английская Америка имела короля, но она его не видела; великолепие монархии было ей чуждо, и суверен был для нее подобен какой-то сверхъестественной силе, которая не воспринимается чувствами.
2. Она обладала демократическими началами, которые наличествуют в конституции метрополии.
3. Она обладала, сверх того, людьми, принесенными ей толпою ее первых поселенцев, урожденными посреди религиозных и политических потрясений, людьми, почти поголовно исполненными республиканским духом.
4. Используя эти начала, и по сходству с тремя властями, которые они унаследовала от предков. Американцы построили,[161] а отнюдь не уничтожили все до основания, как Французы.
Но все, что есть действительно нового в их конституции, все, что проистекает из совместного обсуждения, является самым хрупким в мире; невозможно было бы собрать большее количество признаков слабости и недействительности.
Я не только совершенно не верю в устойчивость американского правления, но и особые учреждения английской Америки не внушают мне никакого доверия. Например, города, охваченные весьма малопочтенной ревностью, не смогли условиться относительно места, где бы заседал Конгресс; ни один из них не (стр.102 >) захотел уступить эту честь другому. В результате было решено возвести новый город, который являлся бы резиденцией правителей. Было выбрано одно из самых удобных мест на берегу большой реки, установлено, что город будет называться Вашингтон,[162] определено местоположение всех публичных зданий; едва приступили к осуществлению дела, а план царствующего города уже распространяется по всей Европе. По сути дела, здесь нет ничего, что выходило бы за пределы силы человеческой власти. Вполне можно построить город: однако в данном деле слишком много умысла, слишком много человеческой природы, и можно было бы с успехом поставить тысячу против одного, что город не построится, или что он не будет называться Вашингтоном, или что Конгресс не будет там находиться.[163]
Глава восьмая[164].
О СТАРОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ КОНСТИТУЦИИ.
ОТСТУПЛЕНИЕ О КОРОЛЕ И О ЕГО ОБРАЩЕНИИ К ФРАНЦУЗАМ В ИЮЛЕ 1795 ГОДА.
(стр.103 >) Существовали три различных взгляда на старую французскую конституцию: одни[165] полагали, что нация никогда не обладала конституцией; другие[166] утверждали противоположное; некоторые,[167] наконец, как это бывает во всех важных делах, придерживались промежуточного суждения: они допускали, что Французы действительно имели конституцию, но что она никоим образом не соблюдалась.
Первое мнение поддержать невозможно; два других в действительности вовсе не противоречат друг другу. (стр.104 >)
Ошибка тех, кто утверждает, что Франция совершенно была лишена конституции, проистекает из сильного заблуждения относительно человеческой власти, предыдущих обсуждений и писаных законов.
Если чистосердечный человек, имея за душой только здравый смысл и порядочность, вопрошает, что же это такое — старая французская конституция, ему можно смело ответить:
«Это то, что вы ощущаете, когда находитесь во Франции; это такое соединение свободы и власти, законов и воззрений, которое заставляет думать иностранца, подданного какой-либо монархии и путешествующего по Франции, что он пребывает под иным правлением, нежели его собственное».
Но если имеется желание рассмотреть вопрос поглубже, то в памятниках французского публичного права обнаружатся свойства и законы, которые возвышают Францию над всеми известными монархиями.
Особенное свойство этой монархии заключается в том, что она обладает неким теократическим началом, которое отличает ее и позволило ей сохраняться четырнадцать сотен лет: нет ничего более национального, чем это начало. Епископы, наследовавшие друидам, лишь только совершенствовали его.
Я не думаю, что какая-либо иная европейская монархия использовала бы ради блага Государства большее число высших священнослужителей в гражданском управлении. Я мысленно восхожу от миротворца Флери[168] к Св. Одену[169] и Св. Леже[170] и стольким (стр.105 >) другим, политически так отличившимся во мраке их века; к этим настоящим Орфеям Франции, очаровывавшим своей лирой тигров и заставлявшим горные дубы двигаться за ними: я сомневаюсь, что возможно было бы указать на подобную череду где-нибудь еще.
Однако, если во Франции духовенство было одной из трех опор престола и играло столь значительную роль в народных собраниях, в судах, в кабинете министров и посольствах, то его влияние на гражданскую администрацию не ощущалось или ощущалось очень слабо; и даже если священник являлся премьер-министром, во Франции никогда не было правления священников.
Все влияния были хорошо уравновешены, и каждый занимал свое место. С этой точки зрения на Францию более всего походила Англия. Если когда-нибудь она вычеркнет из своего политического языка эти слова: Church and state,[171] ее правление погибнет, как погибло правление ее соперницы.
Во Франции модно было говорить (ибо в этой стране на все есть своя мода), что здесь живут в подневолье. Но почему же слово гражданин существовало во французском языке даже до того, как Революция завладела им, дабы его обесчестить, слово, которое не может быть переведено на другие европейские языки? Луи Расин[172] от имени своего города Парижа адресовал королю Франции эту прекрасную строфу:
При короле-гражданине
каждый гражданин — король.
Дабы восхвалить патриотизм Француза, говорили: это великий гражданин. Напрасны были старания переложить это выражение на другие наши языки; (стр.106 >)выражения gross burger — на немецком,[173]gran cittadino — на итальянском вряд ли будут удовлетворительны.[174] Но достаточно об общих вещах.
Несколько членов старой магистратуры собрали и развили принципы французской Монархии в любопытной книге, которая, думается, заслуживает всяческого доверия Французов.[175]
Эти магистраты начинают, как надлежит, с королевских прерогатив, и, разумеется, нет ничего более великолепного.
«Конституция наделяет короля законодательной властью: от него исходит вся юрисдикция. Ему (стр.107 >)принадлежат право творить суд и препоручать его отправление должностным лицам; право помилования, жалования привилегиями и наградами; распоряжение должностями, возведение во дворянство; созыв и роспуск народных собраний, когда его мудрость подсказывает ему это; заключение мира и объявление войны, призывов в армию», стр. 28.
То были, вне сомнения, прерогативы великие, но посмотрим, что же французская конституция положила на другую чашу весов.
«Король правит только посредством закона и не имеет власти делать все то, что ему заблагорассудится», стр. 364.
«Есть законы, которые короли сами признали для себя, но, согласно знаменитому выражению, — в счастливой невозможности нарушить их; это законы королевства, отличные от законов для единичных случаев, или внеконституционных, называемых „законами Короля“», стр. 29 и 30.
«Так, например, корона наследуется строго по линии мужского первородства».
«Браки принцев крови, заключенные без соизволения короля, лишены законной силы. Если правящая династия угасла, нация провозглашает себе короля, и т. д.», стр. 263 и пр.
161
Американская конституция 1787 г. заимствовала великие принципы английского либерализма; строгое разделение властей, двухпалатное пропорциональное представительство и т. д. Однако новым в ней было учреждение федерального устройства.
162
Целиком сочиненную федеральную столицу начали сооружать в 1791 г. по планам «на французский манер», составленным архитектором Пьером Л'Анфаном. В 1800 г. правительство туда переселилось.
163
Жозеф де Местр смягчил впоследствии свое неосмотрительное предсказание. В собственный экземпляр «
164
Эта глава о старой французской конституции не понравилась Людовику XVIII (Напомним, что в 1795 г. умер в заточении сын казненного короля Людовик XVII; королем был объявлен брат Людовика XVI, граф Прованский, ставший Людовиком XVIII.
165
166
167
Тезис высшей королевской администрации, советников короля, интендантов, некоторых председателей парламентов, или судебных палат. В записках, донесениях или эссе (см. тексты Оже де Монтиона, Никола Жаннона) все они пытались доказать, что [для спасения монархии] достаточно было покончить с злоупотреблениями, затемнявшими мало-помалу, на протяжении истории, смысл «конституции», которая, не будучи писаной, тем не менее существовала. Жозеф де Местр в 1796 г. придерживался подобного же мнения.
168
Кардинал де Флери (1653–1743) был государственным министром, фактически — премьер-министром при Людовике XV (1726–1743).
170
Святой Леже (616–678), епископ Отенский, советник королевы-регентши Св. Батильды во время малолетства Клотаря III.
173
Burger: verbum apud nos et ignobile (Бюргер: унизительное слово, которое гнетет нас и обесчещивает
174
Руссо сделал нелепое замечание об этом слове
«Очень знающий человек» — это Боден, которого Руссо обвинил в том, что тот спутал понятия буржуа и гражданина в первой книге «О республике», гл. VI. В действительности же Руссо говорил о положении дел в Женеве и обращался, видимо, к содержащему ошибки изданию Бодена (см. Rousseau
175
В период между летом 1791 г. и 1792 г. магистраты ряда парламентов (Речь идет о судебно-административных учреждениях, которые до революции существовали в Париже (высшая апелляционная инстанция в стране) и в провинциях. Эти учреждения обладали правом регистрации актов королевской власти (после чего последние входили в законную силу) и правом ремонстрации, т. е. могли отклонить такую регистрацию.