Очевидцы великих человеческих бедствий особенно склонны к этим печальным размышлениям. Но поостережемся утратить мужество: не существует наказания, которое не очищает; не существует беспорядка, который ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ не обращает против злого начала. Сладостно посреди всеобщего расстройства предчувствовать промыслы Господни. Никогда во время нашего [земного] странствования не увидим мы всего, и часто мы заблуждаемся; но разве во всевозможных науках, за вычетом точных, не обречены мы на догадки? И если наши предположения допустимы и если в их пользу говорят подобия, если они опираются на всеобщие идеи, и особенно, если они утешительны и способны сделать нас лучшими, то (стр.50 >) чего же им не достает? Если они неверны, то они добры, или, скорее, поскольку они добры, то не являются ли они истинными?
Рассмотрев французскую Революцию под углом зрения чисто моральным, я обращу теперь свои предположения на политику, не забывая, однако, о главном предмете моего труда.
Глава четвертая.
МОЖЕТ ЛИ УДЕРЖАТЬСЯ ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА?
(стр.55 >) Желательнее было бы поставить этот вопрос иначе: Может ли Республика существовать? Если такое допускать, то значит — слишком торопиться, и представляется весьма обоснованным предварительный вопрос, ибо природа и история соединяются для установления того, что великая неделимая республика есть дело невозможное.[83] Небольшое число республиканцев, запершись за городскими стенами, может, несомненно, иметь миллионы подданных: так было в Риме; но не может существовать великой свободной нации под республиканским правлением. Дело это настолько само по себе ясное, что теория могла бы обойтись без опыта; но опыт, который решает все вопросы в (стр.56 >) политике, как и в физике, здесь прекрасно согласуется с теорией. Что можно было сказать Французам, чтобы склонить их к вере в Республику, насчитывающую восемьдесят миллионов человек? Только две вещи:
1. Ничто не мешает увидеть то, чего никогда еще не видели.
2. Открытие представительной системы делает для нас возможным то, что было невозможным для наших предков. Рассмотрим силу этих двух аргументов.
Если бы нам сказали, что игральная кость, брошенная сто миллионов раз, всегда показывает только пять цифр — 1, 2, 3, 4, 5, то могли бы мы поверить, что на одной из ее граней находится цифра 6? Нет, конечно; и нам было бы доказано, как если бы мы это видели своими глазами, что одна из шести сторон пуста.
Ну, хорошо, окинем взглядом историю; мы увидим в ней то, что называют Фортуной, беспрестанно бросающей кости в течение четырех тысяч лет: выпадала ли когда-нибудь ВЕЛИКАЯ РЕСПУБЛИКА? — Нет. Следовательно, этой цифры на костях не было.
Если бы мир наблюдал одно за другим все новые правления, у нас не было бы никакого права утверждать, что та или иная его форма невозможна, потому что ее никогда не видели; но дело обстоит здесь совсем иначе: всегда видели Монархию и иногда — Республику. Если мы хотим далее углубиться в подразделения, то можно назвать демократией правление, где масса осуществляет суверенитет, и аристократией правление, где суверенитет принадлежит более или менее ограниченному числу привилегированных семей. Этим все сказано.
Сравнение с игральной костью является, следовательно, совершенно точным: поскольку всегда из рога Фортуны высыпаются одни и те же цифры, теория вероятностей разрешает нам утверждать, что других цифр там нет. (стр.57 >)
Остережемся смешивать суть вещей с их видоизменениями: первая неизменна и всегда возникает вновь; вторые изменяются и разнообразят немного картину, по крайней мере, для толпы; ибо всякий опытный глаз легко проникает сквозь изменчивые покровы, в которые облекается вечная природа в зависимости от времен и мест. Например, что есть особенного и нового в трех властях, образующих правление Англии, в названиях Пэры и Общины, в мантиях Лордов, и т. д.? Ведь три власти, рассматриваемые отвлеченным образом, обнаруживаются повсюду, где обнаруживается мудрая и прочная свобода; особенно явственны они в Спарте, где правление до Ликурга вечно колебалось, склоняясь то к тирании, когда цари там обретали слишком много сипы, то к народной смуте, когда простонародью удавалось присвоить слишком большую власть. Но Ликург поставил между ними двумя сенат, который являлся, как об этом говорит Платон, спасительным противовесом… и мощной преградой, удерживавшей обе крайности в равновесии и дававшей прочную и уверенную основу для ведения государственных дел, ибо сенаторы… неоднократно принимали сторону царей, когда возникала нужда в противлении народному безрассудству; и напротив, также неоднократно укрепляли народную партию против царей, чтобы предохранить от присвоения ими тиранической силы.[84] (стр.58 >)
Таким образом, нет ничего нового, и великая республика невозможна, ибо никогда не существовала великая республика.
Что же касается представительной системы, которую почитают способной решить проблему, то я вынуждаю себя к сдержанности, за что пусть соблаговолят меня простить.
Начнем с замечания о том, что эта система отнюдь не является современным открытием, но есть произведение или, лучше сказать, часть феодального правления, достигнувшего той точки зрелости и равновесия, когда оно обернулось в целом в одно из самых совершенных во вселенной.[85]
После того как королевская власть создала общины, она стала созывать их в национальные собрания; они не могли появиться там иначе, чем посредством своих уполномоченных: отсюда — представительная система.
Попутно можно заметить, что то же самое произошло с отправлением правосудия судьями. Иерархия ленных зависимостей приводила вассалов одного и того же ранга ко двору соответствующих сюзеренов; отсюда появилось изречение, что всякого человека должны судить ему равные (Pares curtis),[86] правило, которое англичане усвоили во всей его глубине и которому четко следовали в ходе своего возрождения; в то время как французы, менее упорные или, быть может, уступившие непреодолимым обстоятельствам, не извлекли из него такой же пользы.
Нужно было быть сильно несведущим, не поняв названное Бэконом interiora rerum,[87] чтобы вообразить, будто люди могли достичь подобных учреждений (стр.59 >)ранее сделанными умозаключениями и будто они могут быть плодом какого-то обсуждения.[88]
Впрочем, национальное представительство отнюдь не свойственно одной Англии; оно обнаруживается во всех монархиях Европы; но живо оно только в Великобритании, в других же местах оно мертво или спит; и в замысел небольшого сочинения отнюдь не входит рассматривать, ведет ли это отрешение от прошедшего к несчастью для человечества и не следовало бы вернуться к старинным укладам. Довольно заметить, обратившись к истории: 1) что в Англии, где национальное представительство получило и сохраняет большую силу, чем где бы то ни было, о нем и речь не шла до середины тринадцатого века;[89] 2) что оно (стр.60 >) отнюдь не было ни изобретением, ни следствием обсуждения, ни результатом действия народа, использующего свои извечные права; но что честолюбивый воин ради удовлетворения своих особых намерений реально установил равновесие трех властей после сражения при Льюисе, не сознавая, что сотворил, как это всегда получается; 3) что не только приглашение Общин в национальный совет было монаршим пожалованием, но что, в принципе, король назначал представителей провинций, городов и местечек; 4) что даже после того, как общины заставили выговорить себе право посылать представителей в парламент во время паломничества Эдуарда I в Палестину, они обладали лишь совещательным голосом; они представляли свои жалобы, подобно французским Генеральным Штатам, и формула проистекавших от престола пожалований вследствие их прошений постоянно гласила: даровано королем и духовными и светскими сеньорами на смиренные просьбы Общин; 5) наконец, что предоставленное Палате Общин право соучастия в законотворчестве еще довольно молодо, ибо едва восходит к середине пятнадцатого века.
83
Следует отрывок, зачеркнутый в рукописи:
«[Наши современники полагают, что учреждения] которые подходят для нации и которые должны снабдить ее той или иной формой правления, представляют собой такое же произведение, как любое иное, требующее лишь ума, знаний и упражнения; что можно обучиться
Я не знаю, однако, будет ли идея соорудить планету нелепее. Есть истина столь же доказуемая в своем роде, как в математике, а именно, что никакое
Вообще, нужно ли столь много расходовать логики, дабы удостовериться, что
84
Плутарх.
85
«Я не знаю, было ли когда-нибудь на земле правление столь хорошо уравновешенное», и т. д. — Монтескье.
88
Затем следует отрывок, зачеркнутый в рукописи и воспроизведенный ниже с некоторыми изменениями:
«Но если дойти до сути вопроса, то никогда не было, нет ныне и не будет никогда представительной системы в том смысле, который нововводители придают этому слову.
Если под этим словом подразумевают
Но если хотят, чтобы
89
Английские демократы попытались отнести к гораздо более раннему времени права Общин, они узрели народ даже в знаменитых уитенагемотах, но пришлось любезно оставить не выдерживающий критики тезис. Hume, t. 1. Append I, p. 144. Append II, p. 407; Edit. in-4°, London, Millar, 1762.
Уитенагемоты (от древнеангл. witena gemot) — собрания мудрых. Этот политический институт, существовавший у англосаксов, являлся, с одной стороны, королевским советом, с другой — съездом знати. Все важнейшие решения король мог принимать лишь с согласия уитенов. Местр ссылается здесь на «Историю Англии» Д. Юма.