По третьему моему нравственному закону я должен был побеждать самого себя, а не враждебную Фортуну. Я должен был переменять свои желания, а не добиваться изменения порядка, существующего во вселенной, и вообще должен был привыкать к той мысли, что вполне состоящими в нашей власти мы можем признавать одни наши желания, относительно же всего, вне нас находящегося, мы можем только делать известные усилия, которые, как скоро не привели к успеху, то принуждают нас предпринятое дело признавать за невозможное. Мне казалось, что этого одного правила было довольно для удержания меня от желаний неудобоисполнимых и чтобы сделать меня всегда довольным. Если наша воля будет устремлять нас только на предметы, которые здравый смысл представляет нам вполне доступными, и за предметы доступные мы не будем считать всего вне нас находящегося, то мы настолько же мало будем огорчаться, например, от невольной потери благ, принадлежащих нам по рождению, как и от того, что не обладаем Китаем или Мексикой. Мы будем, как говорится, обращать необходимость в добродетель, и не пожелаем здоровья, когда будем больны, свободы – когда будем сидеть в тюрьме, точно так же как не пожелаем тела крепкого, как алмаз, или крыльев как у птиц. Но, признаюсь, необходимо продолжительное упражнение для того, чтобы усвоить себе такой взгляд на дела мира сего. Я полагаю, что именно в привычке относиться подобным образом ко всяким благам заключалась тайна тех древних философов, которые умели не подчиняться ударам судьбы и среди страданий и нищеты соперничали в благополучии со своими богами. Эти люди, имея постоянно в виду ограниченность человеческих сил, вполне убеждали себя в том, что ничего не было в их власти, кроме собственных идей, а потому ни к чему и не привязывались на свете, кроме идей. Наоборот, своим владением, т. е. размышлением, эти философы пользовались так неограниченно и широко, что имели некоторое основание считать себя и богаче, и могущественнее, и свободнее, и счастливее всех тех людей, которые, не следуя подобному же учению, не могут иметь всего того, чего желают, как бы при этом ни были благоприятствуемы природой и Фортуной.
Наконец, для дополнения принятых мною нравственных законов я решился сделать разбор всех существующих у людей занятий, чтобы избрать для себя лучшее между ними. Не осуждая занятий других людей, собственно для себя я нашел всего лучше продолжать то занятие, которое начал, т. е. решился употреблять свое время на усовершенствование разума и на отыскание истины, следуя найденному методу. И столько имел я душевных наслаждений с тех пор, как стал следовать своему методу, что даже не предполагал возможным иметь в этой жизни наслаждения более высокие и чистые, потому что, открывая с помощью своей системы каждый день новые истины, казавшиеся мне немаловажными и не принадлежащими к числу общеизвестных, я ничем более не мог интересоваться. Самыми вышеизложенными тремя нравственными законами я удовлетворялся только потому, что надеялся на свою систему и имел в виду отыскать истину собственным размышлением. Так, я никак бы не согласился довольствоваться пока чужими мнениями, зная, что Бог каждому дал известную способность отличать ложное от истинного, если бы не имел в виду, в свое время, сам исследовать истину и если бы не надеялся при первом удобном случае, что таковые имеются. Наконец, я не в силах был бы ограничивать мои желания и довольствоваться тем, что имею, если бы не предполагал, следуя своей системе, что приобрету все познания, все истинные блага в жизни, какие только для меня доступны. Соединяю познания с благами жизни потому, что воля наша привлекает нас к чему-либо или отталкивает нас от чего-либо только вследствие признания с нашей стороны предмета хорошим или дурным, от чего происходит, что хорошее обсуждение предмета обусловливает возможную правильность наших действий. Но отсюда ясно, что мы тогда только можем быть довольны, когда уверены в приобретении всех душевных достоинств, вместе с зависящими от них возможными для нас благами.