Как известно, большинство наших литературных эмигрантов так и остались за рубежом; то есть лучше, конечно, писать в России, но можно и за границей, Бунин вон даже Нобелевскую премию получил. Но с самой Россией-то как быть, как быть с этим мучительным ощущением "химического единства", от которого не в радость никакие европейские благополучия?! Вот ездил недавно один наш писатель во Францию: француженки, всюду вызывающая опрятность, в магазинах только черта лысого нет, все вокруг для человека и во имя человека, а он, отчасти, правда, под воздействием паров "Шато Неф" урожая восемьдесят первого года, целовал в капоты родимые "Жигули", которые ему изредка попадались; французам это было, конечно, дико, но товарищи по делегации его безукоризненно понимали.
Нет, можно, конечно, писать за границей, но лучше писать в России.
1989
ПОСЛЕДНИЙ ГЕНИЙ
Утром они проснулись, позавтракали чем бог послал, выпили по немалому кофейнику кофе и вышли на палубу дожидаться армейского "козелка". Уже заступил октябрь, но здесь, в хазарских степях, осенью только слегка припахивало, и тальник, яблони в садах, пирамидальные тополя все еще были по-летнему зелены, разве что чуть подсохли.
- Читал вчера воспоминания о Некрасове, - сказал сам, задумчиво глядя в воду. - Ну как же нет бога, когда страстно влюбленные в жизнь натуры, вот вроде Николая Алексеевича, под старость страдают такими мучительными болезнями, что уже ждут не дождутся смерти!.. Не может его не быть.
И у самого на лице стало приметно некое тонко-отчаянное выражение, как будто он внимательно прислушивался к себе и обнаруживал грозные перемены, какие-то неизвестные прежде знаки, обещавшие катастрофу.
Тронутая было тема не получила развития, и они стали молча дожидаться транспорта от военных.
- Послушай, - сказал наконец Георгий, - тут всего и идти-то три километра - давай на своих двоих? - И он показал при помощи пальцев, как передвигаются своим ходом.
- Ноги болят, ты понимаешь русский язык! - внезапно озлился сам, причем в его голосе про-скользнула нота фальцетная, истерическая почти; вообще в последнее время он что-то частенько плакал и бесился, по пустякам.
Через некоторое время подкатил-таки "козелок", и они поехали к месту съемок. Дорогой сам пересказывал Георгию финал одной недавно напечатанной зарисовки:
- Сцена суда: тут публика, тут судьи, тут подсудимые. Вдруг председательша суда замечает среди публики загадочную женщину и спрашивает ее: "Вы, собственно, кто такая?" Та отвечает: "Я, собственно, совесть". "Вот! - наставительно говорит председательша подсудимым. - Даже сама ваша совесть явилась судить вас за оголтелый алкоголизм!" - "Ну почему только ихняя, - говорит совесть, - ваша тоже..."
Это была последняя сцена фильма, и сцена прошла, как говорится, на легкой ноге. Когда сам уже принялся смывать грим, у него попросили автограф здешние комсомольские вожаки. Болезненно поморщившись, он отказал из-за усталости, опасного самочувствия и антипатии к комсомольскому аппарату, но Георгий воззвал к снисходительности, и сам нехотя согласился.