Высокое признание не могло привести Фонтенеля к выбору более «спокойной» жизни. Он трудился до глубокой старости. Создал многотомный труд по истории французской Академии наук, о ее видных представителях. Не утратил он интерес и к физике, математике, философии, много работал над философским истолкованием декартовского учения о вихревых движениях.
Фонтенель стал свидетелем взлета антифеодальной просветительской мысли XVIII в., вторжения идей Монтескье и Вольтера в духовную жизнь Франции. Более того, он стал свидетелем широкой пропаганды материализма и атеизма.
Французские просветители XVIII в. с чувством глубокого уважения и признательности произносили имя Фонтенеля, своего предшественника и современника. Они с пониманием относились к его вынужденному эзоповскому языку, мерам предосторожности, к которым он прибегал. «…Фонтенель, — писал Гельвеций, — всегда говорил, что, если бы все истины были зажаты в его руке, он поостерегся бы разжать ее, чтобы показать их людям. Действительно, если открытие одной истины привело Галилея в тюрьмы инквизиции, то к каким пыткам присудили бы того, кто открыл бы их все?»[3]
Скончался Фонтенель в январе 1757 г. в Париже, оставив богатое научное, литературное и философское наследие.
Большой отклик имело просветительское творчество Фонтенеля в России XVIII–XIX вв. Русская интеллигенция очень рано получила возможность читать его не только в оригинале, но и в прекрасных, по тому времени, переводах Антиоха Кантемира («Разговоры о множестве миров». Спб., 1740), Ивана Бутовски («Разговоры в царстве мертвых древних и новейших лиц». Спб., 1821). О том, насколько популярен был Фонтенель в среде передовых представителей русского общества (декабристы, Пушкин), свидетельствуют и эти переводы, и то место из «Евгения Онегина», где Фонтенель назван в числе самых значительных философов XVII–XVIII вв., книги которых составляли любимое чтение Онегина.
Переводы Фонтенеля с французского на русский язык — явление русской общественной жизни, не знавшее в те времена аналогий в истории западноевропейских литератур; имея полную возможность читать сочинения французского философа в оригинале, просветители России заботились о распространении его прогрессивных идей среди самого широкого русского читателя.
Фонтенель не оставил после себя многотомных специальных философских трудов со систематическим и детальным анализом теоретико-познавательных проблем, с разбором и классификацией основных философских категорий и понятий. Он и не претендовал на звание профессионального философа. Это не мешает нам, однако, говорить о философском наследии Фонтенеля, т. к. французский мыслитель достаточно отчетливо определил свои позиции в философском осмыслении мира и сформулировал их.
Каковы были эти позиции? Отметим предварительно, что из всех своих предшественников Фонтенель, пожалуй, сильнее всего испытал на себе влияние Декарта. Но какого Декарта: физика или метафизика? Все симпатии Фонтенеля были на стороне физики Декарта. Вспомним, что Декарт, по словам Маркса, «совершенно отделил свою физику от своей метафизики. В границах его физики материя представляет собой единственную субстанцию, единственное основание бытия и познания».[4]
Можно с уверенностью сказать, что материалистическая тенденция в философском мышлении Декарта составляет основу мировоззрения Фонтенеля.[5] Со многими оговорками, открыто не отвергая бога, часто под прикрытием деистической панацеи, Фонтенель твердо руководствуется положением, согласно которому материя вечна, бесконечна, неуничтожима, а все существующее есть форма бытия единой материи.
Эта идея несотворенности материи отстаивается во многих работах Фонтенеля. Так, в «Истории оракулов» Фонтенель апеллирует к Цицерону, который, полемизируя с легковерными людьми, утверждал: «Поверьте мне, вы полностью разрушаете науку о природе, для того чтобы защитить искусство гаруспиков. Это не может быть естественным ходом природы, благодаря которой все рождается и умирает: ведь таким образом окажется, что некоторые тела возникают из небытия и в него возвращаются. Кто из физиков когда-либо поддержит такое мнение? Однако гаруспики его поддерживают».
Приводя высказывания о невозможности возникновения тел из ничего и превращения их в ничто, Фонтенель подчеркивал атеистический характер такой постановки вопроса. Он писал: «Я привел это место из Цицерона лишь для того, чтобы показать, с какой необычайной свободой он нападает на религию, которую сам исповедует».
Оставаясь строго в границах физики Декарта, правда не всегда последовательно и откровенно, Фонтенель пытается понять мир, не выходя за его пределы, не прибегая к вымышленным сверхъестественным объяснениям, к мистическим силам.
Он в основном не вышел за границы механистического понимания движения материи, но даже такое ограниченное понимание движения он считал достаточным, чтобы объяснить многообразие мира, не апеллируя к несуществующим, иррациональным феноменам. Добавим к сказанному, что не всегда Фонтенель рассматривал движение как перемещение тел в пространстве. Мы встречаем у него мысли о том, что движение совпадает с понятием изменения. Так, в «Рассуждениях о множественности миров» Фонтенель пишет: «Все тела, даже самые плотные, подвержены всяческим изменениям — либо под влиянием скрытого в них невидимого движения, либо под влиянием воздействия извне».[6]
Этот тезис, развитый французскими материалистами XVIII в., будет использован ими для полного изгнания бога из природы и общества. Материя, скажут они, не нуждается ни в каких сверхъестественных силах, чтобы породить все многообразие мира, — вывод, правда не столь зримо присутствующий и в философских размышлениях Фонтенеля.
Наиболее отчетливо материалистическая ориентация философии Фонтенеля обнаружилась в его критике окказионализма и платоно-августинского идеализма, которые защищались Мальбраншем и картезианцами, опиравшимися не на физику, а на метафизику Декарта. Мальбранш и его единомышленники с помощью понятия бога пытались объяснить взаимодействие между телом и душой. Идеи, с их точки зрения, порождаются не в результате воздействия объективно существующих вещей на органы чувств человека. Материальный мир, полагали Мальбранш и его сторонники, осваивается с помощью идей, которые созерцаются людьми в боге.
Не отбрасывая на словах идею бога как источника знания, Фонтенель достаточно последовательно осваивает принципы материалистического сенсуализма локковского толка, рассматривает идеи как продукт воздействия внешнего мира на органы чувств человека. Не только онтологически, но и в гносеологическом аспекте он пытается преодолеть дуализм Декарта — допущение двух самостоятельных субстанций. Осторожно, с привычными оговорками, часто со ссылкой на самого бога Фонтенель желает внушить мысль, что нет двух субстанций — духовной и материальной. Мир един, существует только одна материальная субстанция, обнаруживающая себя в бесконечных модификациях. Не трудно заметить, что защищаемая Фонтенелем позиция близка по существу к монизму учения Спинозы. С этих позиций Фонтенель отвергает окказионалистскую мистическую концепцию с ее постоянной апелляцией к богу, чтобы объяснить всякие изменения в природе и в поведении человека.
Отбросив дуализм, Фонтенель пробует доказать: духовный мир человека есть порождение мира реального, телесного. Все идеи имеют свои корни в реальной действительности. Мы уже отметили роль локковского сенсуализма в формировании теории познания Фонтенеля. Но объяснение идей воздействием внешнего мира на сознание человека, подчеркивает он, было одним из достижений уже античной философии, которая утверждала, «что все, находящееся в нашем уме, пришло туда через ощущение».[7] Однако Фонтенель не идет по линии огрубленного сенсуализма. Познание не исчерпывается, по его мнению, только чувственным восприятием мира. Ум человека перерабатывает полученные ощущения, создает представления и понятия, все время сверяя свои духовные конструкции с их объективной моделью.
5
А. Калам, вслед за многими исследователями Фонтенеля, утверждает: «Главным образом у Декарта он черпал свои научные познания. Он убежденный картезианец и до конца жизни останется верным физике Декарта» (