— Неважно, — ответила маркиза, — все равно я не могу заставить луножителей пребывать в вечном мраке.
— Вы были бы еще в большем затруднении, — сказал я, — если бы знали, что один великий философ древности[112] сделал Луну местопребыванием душ, заслуживших на Земле блаженство. Все их блаженство заключается в том, что они на Луне слышат гармонию движущихся небесных тел. Но поскольку он считает, что, когда Луна попадает в тень, отбрасываемую Землей, души больше не могут воспринимать эту гармонию, они, по его мнению, рыдают тогда в отчаянии, и Луна спешит как можно скорее избавить их от этого пагубного места.
— Тогда мы должны были бы здесь увидеть блаженные души Луны: ведь ясно, что их посылают к нам. На обеих этих планетах считают, что обеспечивают душам достаточное блаженство, если пересылают их в другой мир.
— Но серьезно, — подхватил я, — это совсем не малое удовольствие — видеть множество разных миров. Даже если я проделываю такое путешествие только мысленно, это приводит меня в хорошее настроение. Что же должны испытывать те, кто совершает его в действительности? Это ведь гораздо интереснее, чем поехать отсюда в Японию, то есть ползти с превеликими трудностями из одного конца Земли в другой для того, чтобы увидеть всего-навсего таких же людей!
— Прекрасно! — сказала она. — Давайте проделаем, как сумеем, межпланетное путешествие. Кто нам может помешать? Давайте побываем в самых различных местах и оттуда будем созерцать Вселенную. Можем ли мы еще что-нибудь увидеть на Луне?
— Да, сведения об этом мире еще далеко не исчерпаны, — отвечал я. — Вы припоминаете, что из двух видов движения Луны — вокруг своей оси и вокруг нас, причем движения эти равномерны, — одно постоянно являет нам то, что другое из них должно было бы от нас скрыть. Таким образом, Луна всегда обращена к нам одной своей стороной, и мы видим, всегда только эту ее половину. И поскольку, на наш взгляд, следует считать, что Луна вообще не вращается вокруг своей оси, та половина Луны, что обращена к нам, всегда видит нас прикрепленными к одной и той же части неба. Когда Луна погружена в ночь (а эти ночи равняются пятнадцати нашим дням), она видит сначала освещенным небольшой уголок Земли, затем — больший, и почти с часу на час свет кажется ей распространяющимся по всему лицу Земли, так что в конце концов он покрывает ее целиком. На Луне же эти изменения кажутся нам происходящими посуточно, от ночи к ночи, так как мы надолго теряем ее из виду. Можно догадаться, какие неверные рассуждения ведут философы того мира: Земля наша кажется им неподвижной, а все прочие небесные тела, по их мнению, всходят и заходят над их головами в течение пятнадцати дней. Неподвижность эту они приписывают, конечно, большому объему Земли — ведь она в шестьдесят раз больше Луны. И когда их поэты хотят воспеть праздных принцев, они, несомненно, используют этот пример царственного покоя. Однако покой этот не совершенен: с Луны можно отлично заметить, что Земля вращается вокруг своей оси. Вообразите себе нашу Европу, нашу Азию, нашу Америку предстающими пред их взором одна за другой в виде небольших различно очерченных фигур — такими, какими мы видим их на карте. Каким странным должно казаться это зрелище лунным путешественникам, приезжающим с той половины Луны, где нас никогда не видят, на половину Луны, всегда обращенную к нам! Да, они поостерегутся верить сообщениям тех луножителей, что нас видят, когда вернутся в великую страну, которая нас не знает.
— Мне пришло в голову, — сказала маркиза, — что постоянно происходит некий род паломничества из одной лунной страны в другую, чтобы иметь возможность на нас посмотреть; и, наверное, на Луне существуют почести и привилегии для тех, кто хоть раз в жизни видел Великую планету.
— По крайней мере, — отвечал я, — те, кто ее видит, имеют привилегию лучшей освещенности в течение ночи. Жизнь на второй половине Луны с этой точки зрения должна быть значительно менее удобной. Но, мадам, давайте продолжим путешествие, которое мы решили проделать с планеты на планету. Мы уже достаточно основательно исследовали Луну. Покинув Луну и двигаясь в направлении Солнца, мы встречаем Венеру. По поводу Венеры я снова приведу пример Сен-Дени. Венера вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца так же, как и Лупа. С помощью телескопа можно обнаружить, что Венера так же, как Луна, то увеличивается, то уменьшается, то становится полной — в зависимости от различия своего положения в отношении Земли. Лупа, по всей видимости, обитаема. Почему же не быть обитаемой и Венере?
— Но, — перебила меня маркиза, — если вы будете все время спрашивать «почему нет?», вы заставите меня заселить жителями все планеты Вселенной.
— Не сомневайтесь в этом, — отвечал я. — Такое «почему нет?» способно заселить всё. Мы видим, что все планеты имеют одинаковую природу: все они непрозрачные тела, получающие свой свет только от Солнца и посылающие его одна другой; движения всех их также одинаковы. До сих пор они ничем не отличаются друг от друга. Правда, казалось бы, следует понять, что эти большие тела были задуманы необитаемыми — таково их естественное состояние, — и надо сделать исключение только для Земли. Да, кто хочет в это верить, пусть верит; я же не могу на это решиться.
— Вот уже несколько минут, — сказала она, — как я вижу вас прочно укрепившимся в этом мнении. Совсем недавно я слышала от вас, что Луна необитаема и что вы не очень этим расстроены; а сейчас, если вам кто-нибудь скажет, что прочие планеты не населены, как Земля, вы, чего доброго, сильно рассердитесь.
— Верно, — отвечал я. — именно в тот момент, как вы хотите меня захватить врасплох и пытаетесь мне возразить по поводу обитателей планет, я не только стану отстаивать их существование, но даже, как я полагаю, обрисую вам их внешний вид. Есть ведь такие мгновения, когда надо верить; и я никогда так сильно не верил в планетных жителей, как сейчас. Именно сейчас, когда я несколько остыл, я неотступно думаю о том, что было бы весьма странно, если бы Земля была Населена так, как мы это видим, а остальные планеты были бы совсем пустынными. Не думайте, впрочем, что нам известно вес, что населяет Землю: ведь существует столько же видов незримых живых существ, сколько и зримых. Мы наблюдаем живые существа от слона до малюсенького клеща, и этим наше поле зрения ограничивается. Но за клещом начинается бесконечный ряд живых существ, в сравнении с которыми этот клещ — слон. Глаза наши не в состоянии разглядеть их без помощи увеличительных стекол. Через эти стекла люди видят мельчайшие капли дождя или уксуса либо другой какой-нибудь жидкости, переполненные крохотными рыбешками или змейками, о существовании которых в этих жидкостях никогда и не подозревали. Некоторые философы даже считают, что вкус капель жидкости зависит от укусов этих маленьких существ в наш язык. Добавьте какие-нибудь другие вещества в некоторые из этих жидкостей, или выставьте их на солнце, либо оставьте их разлагаться — и тотчас же в них появятся новые виды живых существ.[113]
Многие тела, кажущиеся плотными, представляют собой не что иное, как массу этих не воспринимаемых зрением существ, имеющих здесь такую свободу передвижения, какая им требуется. Листок дерева — это не что иное, как маленький мир, населенный невидимыми червячками, которым этот листок кажется невероятно большим. Они различают на нем горы и пропасти, и между червячками с одного конца этого листка и другого сообщение ничуть не лучше, чем между нами и нашими антиподами. Тем более, кажется мне, должна быть населена большая планета. Даже в очень твердых видах камней были найдены бесчисленные маленькие черви, расположившиеся там повсюду в неосязаемых пустотах и питающиеся не чем иным, как твердой материей этих камней, которую они точат. Вообразите себе, сколько их там, этих крохотных червячков, и в течение скольких лет они могут существовать одной песчинкой. Пользуясь этим примером, замечу вам, что, если бы Луна была всего-навсего каменистой массой, я предпочел бы думать, что ее истачивают луножители, чем считать, будто их там нет вовсе. Наконец, все ведь живет, все одушевлено: допустите существование всех этих вновь открытых животных, а также всех тех, которые, как это легко понять, еще могут быть открыты, добавьте сюда и тех, что мы всегда здесь видели, — и вы, конечно, поймете, что Земля сильно заселена и что природа весьма щедро разбросала по ней живые существа — настолько щедро, что ничуть не страдает оттого, что половина их недоступна зрению. И неужели вы считаете, будто, доведя здесь свою плодовитость до крайности, она для всех остальных планет осталась настолько бесплодной, что не произвела там ничего живого?!
112
113
Этот аргумент в пользу населенности миров до Фонтенеля использовал в своем философском романе «Иной свет, или государства и империи Луны» (1657) Сирано де Бержерак.