Еще и в наше время арабы наполняют свои истории пророчествами и чудесами, большей частью гротескными и смешными. Несомненно, все это воспринимается ими как прикрасы, и никто не опасается здесь обмана, поскольку у них принято так писать. Однако когда такого рода истории получают распространение у других народов, вкус которых воспитан на стремлении к точному и правдивому описанию фактов, они либо принимают их на веру буквально, либо по крайней мере бывают убеждены, что в них твердо верят те, кто их предает гласности, а также те, кто их безоговорочно принимает. Безусловно, возникающие при этом недоразумения бывают очень велики. Когда я сказал, что ложь в этих историях принималась за то, чем она и была, я подразумевал мнение людей до некоторой степени просвещенных, ибо толпе всегда и во всем суждено оставаться жертвой обмана.
В древние времена не только объясняли с помощью фантастической философии все, что было поразительного в истории фактов, но и толковали с помощью истории фактов, вымышленных для развлечения, то, что было областью самой философии. Например, на небе в северном направлении видны два созвездия, каждое из которых носит наименование «Медведица». Оба эти созвездия постоянно видны и никогда не заходят, подобно другим звездам. Никто и не думает о том, что объясняется это их положением по отношению к полюсу, с точки зрения наблюдателя как бы приподнятому: об этом тогда и не слыхивали. Вместо этого люди вообразили, будто обе Медведицы некогда были человеческими существами: одна Медведица была якобы любовницей, а другая — дочерью Юпитера; когда же оба этих лица были обращены в созвездия, ревнивая Юнона умолила Океан, чтобы он не позволял им в него спускаться, как другим созвездиям, и, подобно им, находить в нем отдых.
Всевозможные метаморфозы составляли естествознание этих древнейших времен. Красный цвет стены означал, что некогда она была окрашена кровью любовников; куропатка постоянно парит над землей, потому что превращенный в нее Дедал вечно помнит о злой судьбе, постигшей его сына, слишком высоко залетевшего в небо; и т. д. Я навеки запомнил то, что мне говорили в детстве о бузине: оказывается, некогда она рождала сочные ягоды, вкусные, как виноград; но предатель Иуда повесился на этом дереве, и тогда плоды его стали горькими и невкусными, как теперь. Миф этот мог народиться лишь с появлением христианства; но он носит точно такой же характер, как знаменитые старинные метаморфозы, созданные Овидием. Иначе говоря, люди всегда были склонны к такого рода историям. Удовольствие, получаемое от них, двоякого рода: во-первых, наш ум бывает поражен какой-либо удивительной сказочной выдумкой; во-вторых, удовлетворяется наша любознательность, ибо нам сообщают очевидные причины каких-то естественных и хорошо нам знакомых явлений.
Помимо всех этих частных причин возникновения мифов есть еще две более общие причины, бывшие особенно благоприятными для остальных.
Первая из этих общих причин — право придумывать вещи, подобные тем, что уже считаются истинными, и даже давать этим вещам дальнейшее развитие, привлекая на помощь возможные следствия. К примеру, некое выходящее из ряда вон происшествие заставляет предположить, что какой-то бог влюбился в смертную женщину: тотчас же все истории оказываются переполненными влюбленными божествами. В самом деле, если вы верите, что один из богов влюбился, почему не поверить, что и с другими произошло то же самое? Если у богов есть дети, они их любят и пускают в ход все свое могущество, дабы вызволить их из беды: вот вам неисчерпаемый источник чудес, к которым нельзя подходить с меркой абсурда.
Вторая общая причина наших больших заблуждений — слепое почитание древности. Наши отцы в это верили: не можем же мы считать себя более мудрыми, чем они! Итак, обе эти причины, объединенные вместе, творят чудеса. Одна из них, опираясь на самое шаткое основание, какое только может возникнуть из слабости человеческой натуры, делает глупость бесконечной во времени; другая, коль скоро она утвердилась, сохраняет эту глупость навеки. Одна, поскольку мы уже впали в ошибку, заставляет нас погружаться в нее все глубже и глубже; другая же запрещает нам выбраться из болота, коль скоро когда-то нас в него уже затянуло. Вот, по всей очевидности, что довело мифы до столь великой абсурдности и что продолжало их поддерживать на достигнутом уровне. Ибо то, что природа вложила в них от себя, вовсе не было ни смехотворным, ни слишком большим по объему. Притом же люди совсем не так глупы, чтобы ни с того ни с сего породить подобного рода химеры, уверовать в них и долгое время пребывать в этом заблуждении, если только в это дело не вмешиваются обе причины, о которых мы только что говорили.
Если мы исследуем заблуждения наших времен, мы обнаружим, что в основе их появления, развития и устойчивости лежат те же причины. Правда, мы ни разу не дошли до такой великой нелепости, как греки в своих древних мифах; но это лишь потому, что с самого начала у нас не было столь абсурдной отправной точки зрения. Так же как они, мы умеем развивать и беречь наши ошибки; но, по счастью, ошибки эти не столь велики, ибо мы просвещены светочем истинной религии, а также, как по крайней мере мне кажется, и лучами истинной философии.
Обычно возникновение мифов приписывают живому воображению восточных народов. Что касается меня, то я приписываю его невежеству первобытных людей. Поместите какой-либо новый народ в полярные широты, и вы увидите, что первой его историей станут мифы. В самом деле, разве древние сказания севера не полны басен? В них только и действуют что одни великаны да волшебники. Я не берусь утверждать, будто раскаленное, яркое солнце юга не доводит умы до той степени готовности, при которой они оказываются в совершенстве расположенными к поглощению басен; однако все люди обладают этим талантом и без участия Солнца. Итак, все, что я тут сказал, направлено к нахождению у людей качеств, свойственных всем им на самом деле, а именно тех, что должны проявиться как в полярных широтах, так и в зоне экватора.
Если бы в том была необходимость, мне, наверное, удалось бы показать, какое поразительное сходство существует между американскими мифами и мифами греков. Американцы посылают души людей, ведущих дурной образ жизни, к неким грязным, затянутым тиной, мерзким на вид озерам; греки же отправляют души дурных людей на берега подземных рек Стикса и Ахеронта.[167] Американцы верили, будто дождь идет тогда, когда некая молодая девушка играет в облаках со своим маленьким братом и тот разбивает у нее кувшин, полный воды: разве это не напоминает как две капли воды греческих нимф родников, изливающих потоки из перевернутых урн?
Согласно традициям перуанцев, инка Манко Гвина Капак, сын Солнца, изыскал средство с помощью своего красноречия выманивать из лесной чащи туземцев, живших там на манер диких зверей, и заставлять их жить под управлением разумных законов. То же самое сделал Орфей для греков, и он также был сыном Солнца. Это показывает, что в свое время греки были не меньшими дикарями, чем американцы; вдобавок они были извлечены из состояния варварства тем же способом, что и эти последние. Наконец, представления этих двух столь далеких друг от друга народов дружно сходятся на том, что оба считают сыновьями Солнца всех, кто обладает каким-либо исключительным дарованием Поскольку греки, со всем их умом, пока оставались молодым народом, и мыслили не более разумно, чем американские варвары, бывшие, по всей очевидности, достаточно молодым народом, когда их открыли испанцы, есть все основания думать, что американцы в конце концов пришли бы к такому же разумному образу мышления, как греки, если бы им была дана такая возможность.