Скажут: это потому, что оно получило движущую потенцию, которая не была исчерпана к тому моменту, как оно столкнулось с другим твердым телом. Отлично; но разве известно этой потенции при том, что она совершенно слепа, что телу лучше повернуть вспять, чем заново нанести удар по встречному твердому телу и тем исчерпать все свои силы? Заботится ли эта потенция о том, чтобы истощиться до конца в воздухе, а не при ударе об стену? И как случается, что потенция эта иногда обращается вспять в воздушной среде? Почему не способствует она перпендикулярному падению тела и не развивает затем его движение по горизонтали до тех пор, пока оно более не сможет производить движение?
Все это пустяки по сравнению с другими доказательствами, которые могут опровергнуть существование собственной движущей силы в материи: я имею в виду ту движущую силу, которую дал материи бог. И тем не менее я не знаю, можно ли дать достойную отповедь этим пустякам: ведь для того чтобы ответить на эти пустячные вопросы, надо предположить, что движение происходит по определенным законам. Однако создавать законы для ничего не ведающей слепой силы и поручать ей их выполнение — это верное средство никогда не увидеть их исполненными. Значит нужно — поскольку существуют законы движения, исполняющиеся с предельной точностью, — чтобы было всеведущее существо, приводящее эти законы в исполнение, иначе говоря, существо, которое само двигало бы тела, согласно установленным им самим законам.
Этого более чем достаточно для того, чтобы удовлетворить столь здравомыслящий ум, как у автора «Сомнений», который так мало держится за свои исходные мысли.
Следует заметить, что мое возражение, основанное на зрелом размышлении, возможно обойти, если предположить, как это можно сделать, не нарушая видимости истины, что всякое отталкиваемое тело отталкивается с помощью импульса, сообщаемого ему телом, которое его отталкивает: импульс этот имеет своей причиной упругость частей [отталкивающего тела], которые сжало тело отталкиваемое. Однако в этом случае возражение мое снова обретет свой вес благодаря другому моменту, поскольку верно по крайней мере то, что сжатые части отталкивающего тела вслед за тем вновь занимают свое прежнее место; это предполагает, что их отталкивает на свое место какая-то материя, поскольку ей свойственно двигаться именно в эту сторону. Если все обстоит таким образом, то из этого следует, что материя имеет детерминацию к движению по определенным законам: а это вновь поднимает во весь рост мое сомнение.
ФРАГМЕНТЫ ТРАКТАТА О ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ РАЗУМЕ[176]
К открытию того, что нам неизвестно, мы приходим лишь с помощью разума, причем наш разум нам столь же неведом, как и все остальное. То, что обыкновенно называют логикой, всегда представлялось мне достаточно несовершенным искусством: с помощью логики вы не можете представить себе, ни какова природа нашего разума, ни какими средствами пользуется он в своих изысканиях, ни каковы границы, положенные ему богом, либо дозволенный ему богом объем, ни, наконец, каковы различные пути к тем целям, которые разум перед собою ставит. Вы представляете себе лишь, из скольких предложений состоит рассуждение, каким образом предложения эти могут комбинироваться, согласно чему они всеобщи или единичны и сколько различных мест может занимать в силлогизме определенный термин, являющийся в нем главным: это довольно пустые и бесполезные изыскания, содержащие в себе мало любопытного, если судить об этом с точки зрения удовольствия, и приносящие славу, быть может, одному только автору, преуспевающему в них с помощью прилежания и определенного хитроумия…
Не всякая идея дает представление. Когда я вижу, как животное движется само по себе, я получаю идею, представляющую мне это самопроизвольное движение.
После того как я увидел, что многие животные двигаются таким же образом, я говорю, что всякое животное движется само по себе. Эта идея отнюдь не дает мне представления о том, что всякое животное движется само по себе, она меня только в этом убеждает. Невозможно, чтобы она давала мне подобное представление, ибо ни одна идея не может мне дать представления о том, что не существует: а ведь всякое животное — это вовсе не то, что реально существует; таким образом, никакая идея не может дать мне представление обо всяком животном и, значит, ни о чем из того, что к нему относится.
Видя, как многие животные движутся сами по себе, я полагаю, что все остальные животные, мною не виденные, и, значит, все животные вообще движутся таким же образом; подобная идея убеждает меня в том, что дело обстоит именно таким образом, не давая мне никакого представления.
Если я хочу, чтобы она дала мне какое-то представление, я должен тотчас же посмотреть на какое-нибудь отдельное животное или на группу животных: таким образом, эта идея, какой бы всеобщей она ни была, становится частной.
Вот как в действительности образуются всеобщие идеи.
Мы видим много сходных между собою отдельных вещей. Ум наш, который не может ни видеть их все вместе, ни, если бы даже он их видел таким образом, все их объять, заключает, что те из этих вещей, которые он не видел и которые (как он понимает) имеют ту же природу, все походят на первые, виденные им; и он тотчас же выводит всеобщее предложение.
Таким образом, всякое всеобщее предложение — это сокращенный путь ума, который не может ни видеть, ни объять все частные вещи [одного рода] и объять их одной-единственной идеей.
Отсюда происходит, что идея эта бывает смутной и не дает никакого представления: ведь целью ее не является ничто реальное.
Итак, ни одна универсальная идея не дает представления.
Я полагаю, что у бога вообще нет универсальной идеи. Его безграничное понимание точно охватывает все частности одновременно и не нуждается в том, чтобы производить извлечения и сокращения. Впрочем, он и не может иметь идеи, которая не дает представления ни о чем реальном. А ведь всеобщая, универсальная идея не может давать представления ни о чем реальном и, следовательно, ни о чем вообще.
Животные имеют только частные идеи, дающие представления, но совсем не могут иметь идей, которые убеждают. Таким образом, их ум может объять лишь то, что он видит.
У людей есть идеи, дающие представления, и идеи, которые убеждают. Таким образом, они могут объять очень многое; но они не могут объять это ясно. Большая или меньшая ясность понимания может дать понятие о бесконечном ряде существ, соответственно занимающих в этом смысле место между богом и животными. Человек — одно из этих промежуточных существ.
Две крайности, как правило, сходятся между собой; и бог и животные имеют идеи, дающие только представление, правда совершенно различным образом.
Итак, вы видите, что универсальные идеи вовсе не более совершенны, чем частные: как раз наоборот.
Обычно идеи, дающие о чем-нибудь представление, называют идеями воображения; те же, что убеждают, носят название идей чистого разума.
Очень верно, что идеи воображения образуются в уме таким образом, что он при этом находится в бездействии и, как кажется, отражает их наподобие зеркала; что касается идей чистого разума, то они возникают в нем благодаря определенному действию нашего ума, который, устав от восприятия большого количества частных идей, начинает предполагать, что все они одинаковы.
Но я не считаю, будто в природе чистого разума заложено, чтобы его идеи не давали никаких представлений. Иначе что сказали бы мы о природе разума бога?
Согласно обычному порядку природы, всем идеям чистого разума предшествуют идеи воображения.
Невозможно иметь идеи, которые убеждают, если им не предшествуют идеи (относящиеся к вещам того же рода), которые дают представление.
Ведь в противном случае мы бы не знали, что означают идеи, которые нас убеждают. Хотя я не видел четырех либо пяти цветов, у меня все-таки может быть идея, убеждающая меня, что может существовать бесконечное число других тонов, представления о которых я не имел. Но чтобы обосновать эту общую идею чистого разума, мне достаточно иметь несколько частных идей тонов — идей воображения.
176
Этот труд, опубликованный посмертно в Собрании сочинений Фонтенеля 1758 г., остался незавершенным. В настоящее издание с небольшими сокращениями включены три больших фрагмента: первый — под обшим заголовком, второй «О познании человеческого ума» и третий «Об инстинкте». Последний фрагмент был найден после смерти Фонтенеля как отдельный небольшой трактат, но по своему содержанию он тесно примыкает к первым двум. В этом сочинении Фонтенель склоняется к теории разума, характерной для современных ему школ сенсуализма.
Фрагменты содержат рассуждения автора о границах человеческого познания и возможности познания бесконечности. Последний вопрос решается автором в отрицательном смысле. Относительно бесконечности возможно лишь недоказуемое предположение.
На русском языке «Фрагменты» публикуются впервые.