Антония: Что же это было?
Нанна: Я присмотрелась внимательно и поняла, что за дверью кто-то есть.
Антония: Милое дело!
Нанна: Подруга между тем замечает мои взгляды, я замечаю, что она их замечает, и вот глядим мы друг на друга и я говорю: «А когда вернется ваш муж? Ведь он вчера уехал в деревню?» — «А Бог его знает, — отвечает она. — Будь моя воля, он бы никогда не вернулся». — «Почему?» — спрашиваю я, а она говорит: «Пусть отсохнет язык у того, кто будет об этом болтать, но мой муж совсем не такой, каким кажется, клянусь этим крестом» — и, сложив пальцы крестом, она их поцеловала. «Как это не такой? — говорю я. — Все женщины вам завидуют, чем вы недовольны? Расскажите, если не секрет». А она мне в ответ: «Значит, хочешь, чтобы я назвала все своими именами? Так вот, он просто тщеславный индюк, от которого только и проку, что он одевает меня по последней моде. Ну, а мне совсем не это нужно; как говорится у нас в Евангелии: „Не единым хлебом сыт человек“. Признав, что она кругом права, я говорю: «Что ж, я вижу, вы настоящий кладезь премудрости, раз понимаете, как коротка отпущенная нам жизнь». — «Для того чтобы ты окончательно в этом убедилась, — отвечает она, — сейчас я покажу тебе кладезь, откуда я черпаю свою премудрость». Она открывает дверь в чулан, и я, протянув руку, натыкаюсь там на мужчину, из тех, знаешь, что сплошные мышцы, а она — ты не поверишь! — прямо у меня на глазах ложится на него, так что крыша оказывается поверх трубы, и заставляет с одного удара забить два гвоздя, приговаривая при этом: «Лучше быть дурной женщиной, но счастливой, чем порядочной, но несчастной».
Антония: Эти бы слова да высечь золотыми буквами.
Нанна: Потом она позвала молоденькую служанку, ведавшую ее удовольствиями, и приказала увести парня тем же путем, каким он пришел, предварительно одарив его цепочкой, которую сняла с шеи. Расцеловав ее в рот, в лоб и в обе щеки, я поспешила домой, чтобы проверить, чистое ли исподнее носит мой слуга. Дверь оказалась открытой, я послала горничную зачем-то наверх, а сама спустилась в первый этаж, где была его каморка. При этом я сделала вид, будто тороплюсь в отхожее место, так как мне срочно понадобилось отлить. Но покуда я шла, до меня донесся вдруг тихий разговор, из которого стало ясно, что у слуги меня опередила мать. Я послала ей свои благословения, как посылала она мне свои проклятия, когда я притворялась, будто не хочу уступить мужу, и повернула назад. Подымаюсь я по лестнице, расстроенная тем, что узнала, и вдруг — на тебе — мой бездельник-муж. Пришлось удовольствоваться им; конечно, это было не то, чего хотелось, но уж как получилось.
Антония: Почему не то, чего хотелось?
Нанна: Да потому что любой мужчина всегда лучше, чем собственный муж. Заметь, как нравится всем обедать не дома, — это то же самое.
Антония: Это верно, перемена блюд возбуждает аппетит. Недаром есть пословица «Кто угодно — только не жена».
Нанна: Случилось мне как-то поехать в свое имение, где по соседству жила одна, ну скажем так, знатная дама, этого будет довольно. Она приводила в отчаяние своего мужа тем, что желала весь год жить в деревне. Когда он описывал ей прелести городского житья и неудобства деревенского, она всегда отвечала: «Я равнодушна к роскоши; я не хочу вводить людей в грех, заставляя их мне завидовать: я не ценю общество и не люблю празднеств; я не хочу подвергаться опасностям; мне достаточно ходить к мессе по воскресеньям; я знаю, как мало идет денег здесь и как много приходится бросать на ветер в городе, который тебе так любезен и в котором ты можешь продолжать жить, если хочешь, а если не хочешь, оставайся со мной». Благородный синьор, который, если б даже захотел, не мог не возвращаться в город, вынужден был оставлять ее одну иной раз даже на целых две недели.
Антония: Кажется, я догадываюсь, чего она добивалась.
Нанна: Она добивалась деревенского капеллана. Если б доходы этого капеллана были так же велики, как кропило, которым он разбрызгивал святую воду в саду знатной дамы (ты еще услышишь, как она заставила его это делать), он жил бы лучше любого монсиньора. О, эта палка, что внизу живота, была у него действительно громадная! И крепкая, очень крепкая! Зверь, а не палка!
Антония: Ах, язви его душу…
Нанна: Госпожа Хочу-Жить-В-Деревне увидела его однажды в тот момент, когда он мочился у нее под окном, не подозревая, что на него смотрят. Она сама мне об этом рассказала, откуда я все и знаю. Увидев его толстый белый хвост длиною в локоть, увенчанный колечком золотистых волос, с коралловой головкой, изящно прорезанной дырочкой, с веной, красиво змеящейся по спинке, хвост не задранный и не поджатый, а спокойный, как тяжелый фасолевый стручок, поместившийся меж двух живых шаров, круглых, подобранных, более прекрасных, чем те, что держит в своих лапах Орел на дверях Посла{70}, — одним словом, увидев этот драгоценный карбункул, дама поспешила коснуться рукою земли, чтобы не родить потом дитя, меченное родинкой такой же формы{71}.