Я посмотрела, как он вперевалку уходит прочь, затем открыла дверь в комнату.
Двое мужчин вскочили на ноги, и мой взгляд безошибочно устремился к тому, кто владел моим сердцем.
Салем стоял в своем тенистом царстве, окутанный соблазнительной тьмой, где не существовало ничего, кроме него, меня и связи, гудящей между нами. Больше никаких оглядываний назад. Никакого недоверия. Все померкло, оставив лишь мужчину с призрачными глазами, которые пожирали меня с головы до пят. Я ответила тем же, шагнув ближе, чтобы внимательно изучить мужественные черты его идеального тела.
Мое дыхание перехватило при виде его лица. Разбитая кожа вокруг его прозрачных глаз набухла, нос покосился и налился синяками. Рорк сделал это с ним, а я отняла способность Салема залечивать урон.
— Мне так жаль, — я прикрыла рот ладонью. — И эта комната… — я поморщилась от холодной пустоты пространства. — Они не должны были приводить тебя сюда.
— Плевать я хотел на комнату. Иди сюда, — его команда прозвучала низко, бескомпромиссно и так аппетитно в духе Салема.
Я двинулась к нему, взглянула на другого мужчину и остановилась. Эребус широко улыбнулся мне — улыбкой, которая вздулась под воспаленными ссадинами. Он щеголял такими же опухшими глазами и носом, а рукой обхватывал ребра, словно баюкал другие травмы.
— Рорк и тебя побил? — спросила я, сжимая руки.
— Это сделал я, — в глазах Салема мелькнул вызов.
— За что? — мой желудок ухнул вниз от чувства вины. — Я просила его остаться со мной. Он — причина, по которой меня не изнасиловали.
— Он, бл*дь, укусил тебя. Ему чертовски повезло, что он все еще дышит.
То же самое Рорк сказал про Салема.
Я повернулась к Эребусу и нашла его взгляд среди этих жутких синяков.
— Ты… освободился? Это сработало?
— Я впервые в жизни человек, — его лишенная клыков улыбка затмевала все синяки.
— Я никогда не чувствовал себя таким живым. Я бы тебя обнял…
Рык Салема разнесся по комнате.
— Но придется довольствоваться просто благодарностью, — он склонил голову.
Мои клыки не вернулись в присутствии Салема, да я и не ожидала когда-либо вновь увидеть их. Они выполнили свое предназначение.
Во мне зародилось ощущение невесомости.
— Спасибо тебе, Эребус, что остался со мной прошлой ночью.
— Всегда пожалуйста.
Оба мужчины были одеты в позаимствованную одежду, волосы были влажными, раны — промытыми. Я могла лишь вообразить себе, каким количеством крови они были покрыты — моей крови и своей собственной.
— Ты здесь не пленник, — сказала я Эребусу. — Ты волен уйти. Или остаться. Завтрак обычно подают в семь.
— Я немножко задержусь, — он улыбнулся Салему, приподнял подбородок в кивке и вышел из комнаты.
Когда за Эребусом закрылась дверь, я сделала глубокий вдох и повернулась к Салему.
Он маячил в дальней части комнаты, черные волосы стояли дыбом из-за постоянного дерганья, взгляд был чрезмерно блестящим и остекленевшим. Но не ссадины и синяки на лице придавали ему сломленный и терзаемый вид. А то, как напряженно он держался, с какой бдительностью следил за каждым моим движением, как задерживал дыхание, словно малейшее движение заставит меня убежать. Теперь, когда мы остались наедине, вся его манера держаться говорила о неуверенности.
Я посмотрела ему в глаза.
— Я прощаю тебя.
Его осязаемое облегчение выразилось в приоткрывшихся губах и расслабившихся мышцах лица.
— Я люблю тебя, — я шагнула к ему. — Я любила тебя еще с Канады, и мне невыносимо плохо от того, что я ждала аж до этого момента и не говорила тебе.
— Доун… — прокаркал он, двинувшись ко мне.
Я встретила его на полпути и метнулась в его объятия.
— Ты отпустил меня, — я отчаянно вцепилась в него, уткнулась носом в шею и вдохнула запах, который уже никогда не надеялась почувствовать. — И все же ты здесь.
— Я никогда не говорил, что не последую за тобой. Я намеревался следить за тобой издалека, присматривать…
— Сталкер, — я поцеловала его. Не смогла сдержаться.
Он стиснул меня, прижимая к себе, и его руки обнимали ох-как-крепко, и ответил на поцелуй. Затем мы закружились, моя спина врезалась в стену, а мое тело придавили лучшим способом из возможных. Мощное напряжение его мышц было не таким сильным, как прежде. Движения его языка не были такими же молниеносно быстрыми. Но связь между нами пылала как никогда жарко.
Я восстала из эмоционального онемения и физической смерти с такой ясностью, от которой каждое прикосновение ощущалось как первое. Скольжение его языка по моему пробудило мои нервные окончания к жизни. Всюду, где наши тела контактировали — губы, руки, бедра, груди — возникали разряды статического электричества. Жадная торопливость его дыхания, жар его кожи через одежду, царапанье его бакенбардов…